Геометрия побега. Стихотворения

но будто вся вода не здесь
но будто уточка взлетела
палаты все превозмогла
и села рядышком у тела

как пела здесь вода когда

пернатый выходил народец
из камыша едва дыша
и глядя в небо как в колодец

лежал и я меж сосен трёх

и наблюдал как эти дети
горят передо мной и там
из вёдер говорят нет смерти

и жук июльский говорит

перегорает в водомерку
и смотрит этот боже вниз
где ртом ловлю его монетку

«С лицом как озеро лежать…»

с лицом как озеро лежать
открытым богу и пророку

и никого не износить

ни ближнего ни дальних – вдоху

еще прозрачная земля

касается до половины

и даже в этом только я

возможно как зима повинен

храню свою ещё вину

и ей за всё я благодарен

и принимаю что живу

как и потоп со всех окраин

«Листья слетают…»

Листья слетают.
Как бы последние гнёзда
небо покинет троянского
[в яблонях с инеем] льва —
старый мальчишка
сидит на скамейке так близко,
что не касается
длинным дымом меня.

Только и будет теплым

портвейн неизбывный —
что поцелуй первой
девочки там, где репей.
Треск стеарина
углов можжевельника – троица
гусениц жирных.
С запрятанным в кожу крылом

листья летают [как бы

покинуты гнездами].
Благодаря этот дым,
за которым ведом,
старый стоит, как мальчишка
троянской всей конницы,
и под копытом его
растёт новый дом.

«И ослепителен был свет…»

И ослепителен был свет
ремня у самой-самой смерти –
так не давался мне ответ,
когда ей прибавлял отверстий,

когда ей в кожаный хомут

втыкал я «жили-были вроде»,
заглядывал в свою же жуть,
конюшни путая с подводой.

Лежал в песке и языке

и, ослепительнее русских
стреляя у земли махры
из торфяных карманов узких,

смотрел в её своё лицо,

расколотое рыбной стаей,
и ослепительное то,
чем кожаный хомут мой станет,

когда я этот свет возьму

одним глотком для перевоза —
как стыд, который без меня,
как смерть, останется бесхозным.

«Что близко мне? – скажи. Лежит…»

Что близко мне? – скажи. Лежит
река под спешкою забора —
и тёлок местные коржи,
и кулинарный запах бора.

Такая тёплая земля,

что тает, в СО2 сбегая,
туда, где нет ни островка
и где обширны грани рая,

и лает близкий, словно дождь —

даждь нам насущное на днеси —
на дне живущий ангел мой,
он отражение завесил,

он светом свет на тон закрыл,

и лепетал творимый воздух,
лепил, что я в ларьке убит,
и понимая, что не поздно —

я говорил ему в ответ,

что рай начнётся, будто волос,
у сына моего в виске
останется понятный голос,

понятный мне или ему —

и в этом видится причина,
что ветер режет мандарин,
когда его еще не видно,

что человеческий язык

мной отдан на границе рая —
и я живу ему в ответ
и [как всегда] не понимаю.

«Знаешь [?] косяки у неба голубиными глазами…»