То, что лежало на ладони,хрустело яблоком на свет[глазной] распахнутой пчелою,как донник, павший на столе.Сгорает кожа восковая,как лепет нас клюющих птиц,в ребёнке под столом сужаясь,и донник говорит: простись,на дне у неба, прижимаясьплотнее к темени кругов,я слышал, как с меня снимают[как с древа яблоко] засов.Там я лежу на дне у света —пока расходится волна,хрустящая, как волн пометкина ткани тёплого ствола.И чем мне светит скатерть эта,когда в хруст руку протянув,взлетает яблоко [глазное],пчелу и донник взявши в клюв?
Колодец
Руслану Комадею
Ты всё провожаешь свои голограммы в шиповника ад,который в себе вышиваешь, на память, как линию рваную рта.Гляди – просветлеет колодец, и гонят быков —ведь рай это полость – беда ли, что мал? Это всё.Чтоб хлеб подавал бледный знак – что в твою Чилябонь,как малое стадо пришел телеграф – но уволь! —там гонит колодец быков, как бы кровь чистотел,шиповник растёт через звук, меж своих же ветвей.Есть мокрый двойник у быка. Он – колодец, он – чист,растет из шиповника, с горлом, разрезаным вниз.Светает двойник, как фонарь, освещает свой рай,где гонят быков, чья спина распрямилась в трамвай,врастая в шиповник. И больше не вправе стоять —шиповник, колодец и бык в свои ветви летят.
Рисунок
повис над нами пловец синийпевец одышки и гомеравокруг посмотришь много глиныа остальное всё – химераключи скрипят внутри у скважинкак будто женщина полнамужчин и Бога по порядкувыводит в озеро онаи за пределами пристанищгудит солёный звук дождянаверное и мы дождалисьпловца фонарного в костяхключи скрипят внутри у скважинкак будто женщина полнамужчин и Бога по порядкуи грудь её как смерть – тесьмаи у рисунка вот такогосверчок под сердцем замолчитчтоб слушать как Гомер с Химеройпод глиной слушают ключиключи скрипят внутри у скважинкак будто женщина полнамужчин и Бога – в женском платьеидёт навстречу ей волнаи покидаются причиныеё открытых берегови смотрят внутрь её мужчинысоображая: кто из трёх