Георгий Данелия

Второй — уже знакомый нам блистательный эпизодник Владимир Басов. Его образ в «Тридцать три» столь же незабываем, как в «Я шагаю по Москве»: макабрический музейный охотник за уникальным черепом произносит здесь как минимум две фразы, которые легко могли бы стать крылатыми выражениями — элегический вздох: «Все мы — гости на этой планете» и фамильярная отповедь: «Таких черепов, как у нас с вами, молодой человек, на любом кладбище навалом».

Почему же эдакая заведомая «бомба», как «Тридцать три», не стала культовой кинокомедией и не разошлась-таки на цитаты, подобно более позднему данелиевскому проекту «Джентльмены удачи»? Ответ очевиден: вскоре после премьеры «зубастый» фильм был запрещен к показу.

Первопричиной, послужившей запрету, чаще всего называют возмущение комедией космонавтов — одной из самых немногочисленных, но самых влиятельных на тот момент общественных прослоек. 2 февраля 1966 года генерал Николай Каманин, возглавлявший руководство подготовкой советских космонавтов в первое десятилетие пилотируемых полетов в космос, сделал в личном дневнике следующую запись:

«Леонов, Гагарин и другие космонавты просили меня принять меры по запрещению выпуска на широкий экран кинокомедии “Тридцать три”: они считают, что данный фильм принижает заслуги космонавтов. Вчера Вершинин, Рытов, я и группа офицеров центрального аппарата ВВС просмотрели эту кинокомедию. Картина всем понравилась, мы не обнаружили в ней ничего предосудительного. Лично я более часа смеялся и с удовольствием следил за развитием “успехов” Травкина».

Ответ на вопрос, чем так задела картина Данелии героев космоса, можно обнаружить, например, в детском фильме того же 1966 года «Всадник над городом» (режиссер Игорь Шатров). Там у главного героя — положительного пытливого школьника — происходит диалог о героизме с соседом-мещанином в сочном, как всегда, исполнении Евгения Евстигнеева. «О, “В Норвегии разбился реактивный самолет. Летчик погиб”, — читает Евстигнеев заметку в газете, после чего откладывает ее и едко комментирует: — Герой. У нас не разбиваются. Это правильно. Это необходимо. Чтоб цинизма не было, сомнений. А живым-то не очень станешь героем». «А космонавты?» — немедленно подскакивает к обывателю мальчик. «Что космонавты? — усмехается Евстигнеев. — Засунь меня в ракету — и я полечу, куда пошлют. На Луну — и гуляй там с лунатиками. Вот те и герой». «Это неправда все!» — обиженно восклицает школьник, пораженный столь откровенным кухонным цинизмом.

Если очень захочется, философию евстигнеевского персонажа можно разглядеть и в «Тридцать три»: дескать, да у нас, если прикажут, любой дурак может стать героем; вон у этого кретина вырос лишний зуб — его сразу и повезли на «Чайке» в сопровождении эскорта мотоциклистов…

Пресловутая «Чайка» с мотоциклистами (не забудем, что в этой машине и с этим кортежем Травкин разъезжает лишь в своем наркотическом сне, что по идее должно было снять всякие претензии к сцене; однако же не сняло), как видно, и стала для начальственных олухов на всех уровнях той каплей, которая переполнила их чашу терпения. Мол, комедия и без того чрезмерно задиристая — а они тут еще и космонавтов продергивают: ну уж нет, прекратить безобразие, закрыть, запретить!

В результате «Тридцать три» разделила участь другой смелой киносатиры того времени — «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!» Элема Климова. По-настоящему широко известными — в основном посредством телевидения — эти фильмы стали лишь с конца восьмидесятых.

Афиша кинокомедии Георгия Данелии «Тридцать три» (1966)

Маргиналии

Данелия и автоцитаты

«Тридцать три» стал первым фильмом Данелии, в котором прозвучала «визитная карточка» этого режиссера — народная песня «На речке, на речке, / На том бережочке / Мыла Марусенька белые ноги…». В этой картине она еще возникла случайно: по сюжету Травкин, участвующий в самодеятельности, должен был исполнить какую-то песню — и Данелия предложил именно «Марусеньку», единственную, слова которой он знал полностью, поскольку во время учебы в архитектурном институте сам пел ее в самодеятельности, в хоре на военных сборах.

После этого «Марусенька» настойчиво возникает почти в каждом фильме Данелии. В данелиевском сюжете «Маляр», снятом в 1967 году для киножурнала «Фитиль», песню вновь исполняет Евгений Леонов. В «Не горюй!» тот же Леонов поет ее вместе с грузинской семьей. В «Афоне» «Марусеньку» затягивает пьяный заглавный герой, идущий по улице опять-таки вместе с героем Леонова.

В «Мимино» «Марусенька» звучит в квартире оперного певца Синицына (Владимир Басов). В «Осеннем марафоне» ее вновь поет Леонов — на сей раз с профессором Хансеном из Дании (Норберт Кухинке). В «Слезы капали» песня опять звучит фоном, зато в «Кин-дза-дза!» ее еще раз (последний) исполняет Евгений Павлович, теперь в образе инопланетянина Уэфа.