Георгий Данелия

— Что ты? — спросил Бузыкин.

— Как бы я хотела, чтобы у нас был ребеночек! — сказала она.

— Зачем?

— Он был бы такой же талантливый, как ты…

— Это не я талантливый, это они. А я только перевожу.

— Он бы тебя веселил, мы бы вместе тебя ждали…

— Алла, я свою жизнь переменить не могу.

— И не надо. Тебя это не будет касаться.

— Нет, Алла. Нет и нет.

У нее были на редкость крупные глаза. Они придавали ее облику трагическую миловидность».

Итак, 46-летний ленинградский переводчик Андрей Павлович Бузыкин живет в режиме марафонца поневоле. Ежеутренне совершает утомительную пробежку со своим коллегой — датским профессором Биллом Хансеном. Ежедневно преподает в университете переводческую науку, явно слывя среди студентов педагогом непридирчивым. После лекций Бузыкин, как правило, бежит к любовнице Алле, а от нее — к жене Нине Евлампиевне (не отсылка ли к «Дормидонту Евлампиевичу», как представился Афоня медсестре Кате?).

Андрей Бузыкин — очень хороший и добрый человек, но у него есть существенный недостаток: он никому и ни в чем не умеет отказывать. Ему гораздо легче соврать, вывернуться, сослаться на то, что «мосты развели», нежели прямо и твердо сказать кому-либо «нет», «не согласен» или просто-напросто «не хочу».

Поэтому Бузыкина презирают более или менее все — от его собственного соседа Харитонова до соседа любовницы, дяди Коли, от нестарательных студентов до бездарной коллеги Андрея Палыча по толмаческому цеху Варвары, которая неустанно эксплуатирует одаренного приятеля всякий раз, как сталкивается с какими-либо «трудностями перевода».

Все окружение Бузыкина откровенно «ездит» на нем и при этом же укоризненно покачивает на его счет головой и внушает, что так жить нельзя. Он и сам это прекрасно понимает, но слишком привык к режиму безостановочного марафона, чтобы позволить себе резко затормозить. Меж тем спасти его может только принятие конкретных волевых решений. Сделать окончательный выбор между женой и любовницей, послать подальше докучливых соседей и прихлебателей, прекратить изнурять себя по утрам из желания угодить заморскому гостю. Но отчего-то с самого начала понятно, что Бузыкину никогда не вырваться из этого заколдованного круга.

Ирония в том, что с героем вроде бы не происходит вообще ничего экстремального или хотя бы небанального — сплошь какие-то бытовые пустяки. Однако сердце обливается за него кровью даже и в тех эпизодах, где речь идет не о мучительном выборе между двумя женщинами, а всего лишь, например, о неосуществимости принципиального поступка для интеллигентного человека:

«Бузыкин бежал по улице. Короткими перебежками, чтобы не бросалась в глаза его унизительная поспешность.

Свернул в институтский двор.

Устремился вверх по лестнице. Но в коридоре остановился. Навстречу ему шел Шершавников. Добродушный, непринужденный, простой.

Бузыкин свернул в первую попавшуюся дверь. Это была читальня. Там занимался его приятель Евдокимов. Бузыкин прильнул к дверной щели.

— Что там? — спросил Евдокимов.

— Шершавников.

— Ну и что?

— Не хочу подавать руки этой скотине.

— А что случилось?

— Знаешь, что он сделал? Он Лобанова завалил, Куликова протолкнул, и тем самым Васильков стал замзав кафедрой.

Тут он отпрянул от двери.

В читальню вошел Шершавников.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Добрый день, Владимир Николаич, — ответил Евдокимов.

Шершавников протянул руку Бузыкину. Тот уставился на протянутую руку оцепенело.

— Здорово, Бузыкин! — окликнул его Шершавников.

Он так приветлив, обаятелен и открыт, что не подать ему руки невозможно.

Рукопожатие было крепким».

Сценарий вообще написан прекрасным лаконичным и ироничным языком, отдаленно напоминающим о Довлатове. Пожалуй, Володина можно назвать самым большим писателем из всех, с кем сотрудничал Данелия.

Окончательный — и публикуемый нынче в володин-ских сборниках — вариант сценария представляет собой точную словесную копию экранной версии, однако и при этом читать его — одно удовольствие. Вся соль там — в емких и тонких авторских комментариях:

«Алла не хотела обвинять в чем-либо Бузыкина. Но не собиралась и скрывать свои обиды. И Бузыкин чувствовал себя виноватым».

«В разговорах с ним все почему-то легко находили точные и убедительные формулировки. Бузыкин понимал их несостоятельность, но быстро найти убедительные возражения не умел».

«Волевые люди подавляли Бузыкина. Они не слышат объяснений. Они выстроили в своем представлении такой определенный образ мира, нарушить который может только катастрофа».