Георгий Победоносец

Писалось медленно — не потому, что плохо ведал грамоту и не потому, что не хотелось, а просто мысли, порхая вкруг головы, как ночные мотыльки около свечки, отвлекали от дела. Вспоминалась молодость, покойница жена, военные походы, в коих довелось немало претерпеть лишений и напастей. Последний, десятилетней давности, случай, когда ходили на подмогу осаждённому в Астраханской крепости войску, помнился живее всего. Тогда, выезжая за ворота, Андрей Савельевич почему-то подумал, что больше домой не воротится, что настал его черёд и что придётся сыну Никите расти дальше без отца и матери, круглым сиротой. То был первый раз, когда он не взял с собой на войну одряхлевшего, неспособного более сносить походные тяготы Захара, и потому первое время, с неделю наверное, было ему тревожно и неспокойно. Тревога то уходила на время, то опять возвращалась; мнилось то и дело, что глядят ему в спину поверх наложенной на тугую тетиву стрелы чьи-то недобрые глаза, а бывало, что просыпался посреди ночи в холодном поту, уверенный, что под покровом темноты крадётся к нему лютый ворог с острым кинжалом в руке. И странное дело: пока шли безлюдными местами, ворога даже издали не видя, было страшно, а как наскочили пару раз на обоз татарские разъезды, как напоил после долгого безделья саблю вражьей кровью, тревоги как не бывало — ушла, сгинула без следа, а он и не заметил, когда и как то случилось. И турок с татарами от Астрахани прогнали, и живым домой воротился, слава те, Господи…

Так-то, вспоминая былое и мысля о грядущем, по словечку в час писал он вольную Стёпке Лаптеву. Дописав и поставив снизу имя своё и звание, посыпал написанное песком из медной песочницы (и напрасно: всё давно уж и без того высохло), перечёл бумагу и в сторону отложил.

За окошком стояла беспросветная темень — ничего не видно, кроме смутного отражения неярко освещённой комнаты и сидящего за столом человека в простой домотканой рубахе, остриженного скобкой и с сильной проседью в окладистой бороде. Андрею Савельевичу подумалось, что время, поди, давно уж перевалило за полночь и что, чем без толку переводить недешёвые свечи, умнее было б улечься в постель. Былые златые денёчки и лёжа можно вспоминать, так оно даже ловчей получается. И не заметишь, как уснёшь, а там, гляди, и утро…

Снаружи, во дворе, коротко взвизгнула и тотчас замолчала собака — не иначе привиделась во сне дворницкая метла или какая иная напасть, коих в собачьей жизни, как и в человечьей, хватает с лихвой. Вздохнув, Андрей Савельевич встал, подошёл к красному углу и опустился на колени перед иконами, намереваясь помолиться на ночь.

В это время где-то в доме негромко и, как показалось, воровато скрипнула дверь. Стоя на коленях, Зимин оглянулся на звук, но тут же успокоился: надо думать, то был Захар, которого стариковская немочь по три, а бывало, что и по четыре раза за ночь заставляла бегать на двор по нужде.

Затем послышался какой-то стук, и вдруг по-стариковски надтреснутый, дребезжащий, но с каждым произнесённым словом крепнущий голос Захара вскричал: «Ты кто таков есть? А ну, стой, тать!»

Засим раздался глухой шум, будто упало что-то тяжёлое, вроде куля с зерном. Поняв, что дело худо и в доме чужой, Андрей Савельевич с молодой резвостью вскочил с колен и кинулся к стене, где висело оружие. Схватив первую подвернувшуюся под руку саблю, он поворотился лицом к двери, которая в тот же миг распахнулась настежь, явив взору дворянина Зимина фигуру, более всего похожую на восставшего из могилы, не менее месяца перед тем пролежавшего в земле покойника.

— Эк важно, — сиплым глухим голосом, с явною насмешкой молвило сие богопротивное видение, остановив взгляд на поблёскивающей в руке хозяина сабле, что отражала острым, любовно отполированным до зеркальной гладкости лезвием огоньки свечей. — Давай, болярин, покажь, каков ты удалец, а я погляжу!

— На крышку гроба поглядишь, пёс, — пообещал Андрей Савельевич и шагнул вперёд, занося для удара много допрежь того послужившее ему верой и правдой лезвие.

Глава 7

Срубленный из толстых брёвен скромный, всего в два жилья, дом Зиминых стоял на невысоком пригорке над деревней, хорошо видимый со всех сторон. Был он по старому обычаю окружён частоколом из заострённых кверху, вкопанных стоймя брёвен и крыт тёсом; высоченные, чтоб возу с сеном пройти, ворота день-деньской стояли нараспашку, дозволяя каждому, кто имел на то хотение и нужду, зайти во двор, а то и просто поглазеть с улицы на роющихся в пыли кур да ленивых дворовых псов, что спали либо выкусывали блох в прохладной тени бревенчатых стен.