Георгий Победоносец

— На крышку гроба поглядишь, пёс, — зарычал Зимин и шагнул вперёд, занося для удара блестящий, плавно искривлённый клинок.

— Пёс, да не твой, — хладнокровно ответил на это Аким.

Рука его сделала быстрое движение, за коим было тяжело уследить глазу. Длинный обоюдоострый кинжал вырвался из ладони, блеснул в воздухе, отразив огоньки свечей, и с тупым стуком вонзился Зимину под грудную кость, войдя по самую рукоять и почти на ладонь выйдя сзади, меж лопаток.

Глаза Зимина разом округлились, из уголка рта, пачкая бороду, стекла тонкая тёмная струйка. Превозмогая боль, он сделал ещё два неверных, коротких и качающихся шага и попытался ударить Акима саблей. Безносый легко и небрежно отвёл слабый удар рукой, ухватился за рукоять кинжала и резко, с поворотом выдернул его из раны. Андрей Савельевич охнул и бездыханным упал на руки своему убийце.

Аким посторонился, дав ему упасть на пол, метнулся к двери и запер её на щеколду. В доме уже слышались людские голоса и топот; нехорошо усмехнувшись, Безносый вернулся к трупу. С лезвия кинжала, который он держал в руке, тяжёлыми тёмными каплями стекала кровь.

Скоро дело, ради которого он сюда пришел, было завершено. В доме уже не разговаривали, а голосили — видно, наткнулись на труп старика, а может, и сторожа тож. «Пожар! Горим!» — послышалось со двора.

Прильнув к слюдяному оконцу, Аким увидел в темноте пляшущие языки пламени. Горела сторожка — видно, сбитая сторожем лучина не погасла, а от неё занялись сухие, как порох, брёвна.

— То дело, — пробормотал Аким и огляделся, ища, чем бы разжечь огонь.

Искомое нашлось сразу. Исписанный крупными черными буквицами желтоватый бумажный лист лежал посреди стола, будто просясь, чтоб из него сделали фитиль. Пробурчав что-то одобрительное, Безносый Аким свернул бумагу жгутом и поднёс к пламени свечи. Бумажный жгут загорелся; плеснув на застеленную периной лежанку маслом из лампады, что горела перед божницей, Аким поднёс к масляному пятну фитиль. Полыхнуло разом, светло и жарко, комната начала быстро наполняться удушливым дымом, что пах палёным птичьим пухом.

Бумажный жгут в руке горел скоро, обжигая пальцы. Оглядевшись напоследок, Аким бросил его в открытый ларец, где стопкой лежали бумажные листы и гусиные перья, убедился, что те тоже занялись, и только затем, выставив перед собой кинжал, косматой тенью выскользнул за дверь.

* * *

В ту ночь, когда горел дом Зимина, боярину Долгопятому тоже долго не спалось. Донимали неотвязные мысли, а паче их мешал обрести покой и отдохновение пренеприятный шум, производимый сыном Иваном, который, захмелев после очередного набега на отцовский винный погреб, плаксивым бабьим голосом распевал за стеной похабные песни. Слышно было также, как шёпотом причитают и увещевают распоясавшегося Ивана дворовые, стращая отцовским гневом: дескать, не погуби, отец родной, Богом тебя просим, угомонись, не то батюшка твой осерчает — всем ведь тогда достанется, и тебе тож.

Слушая эти невнятные голоса, Феофан Иоаннович хмуро, по-волчьи ухмылялся. Осерчает… Давно уж осерчал, да пока терпит. Господь терпел и нам велел; гневаться же грешно, да и страшно, ибо, как доподлинно знал боярин, в гневе он зачастую терял над собою власть и мог, чего доброго, прибить насмерть. Ладно бы кого из дворни аль из мужиков, а это ведь не мужик, не пёс приблудный, а сын, родная кровиночка, единственный наследник и продолжатель рода!

Ныне именно наследник и продолжатель рода служил главной причиной дурного настроения боярина, которое, к слову, редко бывало у него иным. Повод для недовольства находился всегда, да и как ему не сыскаться, ежели все вокруг, кажется, только о том и думают, как бы сильнее ему досадить!

Взять хоть того же Ваньку. Мало того что неумён, так ещё и к питию пристрастился. Мало того что пьёт, как лошадь, так ещё и жениться возжелал. И то бы ещё полбеды, тем паче что род и впрямь продолжать надобно, так ведь на ком!.. Воззри, Господи, на беды мои многия, смилуйся над рабом Твоим, дай хоть минутку роздыху! Ведь на кого сей дурень глаз положил? На Милорадову-княжну, вот на кого! Тьфу!