Георгий Владимов: бремя рыцарства

Разрыв между полюсами символично обрисован в печальной истории с «елочками», происшедшей в действительности. После многих лет бездомности и бесприютности, поселившись в двухкомнатной кооперативной квартире среди безрадостного ландшафта хрущевок, Владимов ощутил в себе гены своего деда – «фея»-мичуринца. Он решил озеленить окрестные дворы и отнесся к задаче с полной ответственностью. Почитав литературу и посоветовавшись, Георгий Николаевич пришел к заключению, что лучше всего приживутся елочки: «Лиственные деревья более деликатные, сосны капризные, а елочки везде растут». Каждую неделю он ездил на своем «запорожце» в лесное хозяйство под Москвой, привозил по две-три молодые елочки, завернув корни вместе с землей в специальную рогожку, и планомерно сажал их. Соседи посмеивались и предрекали катастрофу, дети радовались, собирались кружком и активно помогали, загребая ладошками землю и бросая в ямки. «Растут, растут!» – радостно кричали они Владимову, когда он появлялся во дворе. Семьдесят две елочки, которые он посадил, прижились, пошли в рост, но радость от них была недолгой.

…и вот тут-то мы показали этому психу, что он не зря потрудился для общества. Перед каждым Новым годом по ночам визжали ножовки… Скоро от всех семидесяти остались одни колья, с полуосыпавшимися боковыми ветвями, смотреть противно и горестно… Как же было не понять еще тогда, что мы больная страна, больная неизлечимо (1/ 220).

Соприкасаясь, но не сливаясь с окружающим миром, будто в отдельном микрокосмосе, живет семья еврейских интеллигентов, в квартире которых поселяются сотрудники КГБ. Отец – бывший инженер, пенсионер с больным сердцем, – собирает и чинит часы, беспрерывно звонящие и тикающие, как отзвук древней иудейской истории. Сын – обожаемый поздний ребенок, пишущий диссертацию на замысловатую и недоступную обычному уму тему, – «Опыт анализа онтологических основ древнетамильского эпоса сравнительно с изустными произведениями на пракритах». Такие «темочки» (1/208), лишенные идеологического содержания, были способом выживания советской интеллигенции. Надежда Яковлевна Мандельштам в 1956 году под руководством В.М. Жирмунского защитила диссертацию на тему «Функции винительного падежа по материалам англо-саксонских поэтических памятников». Даже эксперты КГБ не могли найти в таких темах крамолы – или не очень старались. Глава еврейской семьи – Анна Рувимовна, женщина с прекрасным иконописным лицом и острым умом, бесстрашная и не скрывающая своего презрения к «профессии» новых жильцов:

Я потратила свою молодость на субботники и воскресники, увлекалась поэзией бесплатного труда, но, оказывается, есть такое бесплатное удовольствие – не считая, конечно, стоимости бинокля, – заглядывать в чужие квартиры, в чужие окна… я не знаю, в замочные скважины. Я чувствую, как я от этого молодею! (1/213)

Но мужчинам страшно: «Ты мой сын, – сказал папа, – поэтому ты боишься. И поэтому говоришь об этом честно» (1/281).

Вторгнувшись в этот замкнутый мирок, команда КГБ проводит дни, занимаясь полной чепухой: следит за писателем, отпуская при этом едкие, а иногда завистливые замечания об одежде и подарках, привозимых гостями, терроризирует людей по телефону и разводит любовные шашни в чужой квартире. За эту полезную деятельность они получают от государства привилегии, нормальным труженикам недоступные.

Характеристика прислужников режима в рассказе совершенно прозрачна. Во-первых, простая корысть – доступ к распределителям:

С двенадцати до двух они по очереди удалялись обедать – наверно, в хорошее место, поскольку успевали там же и отовариться; по приходе он сообщал ей: «В заказах икра сегодня красненькая, четыре банки взял…» Или она ему: «Сегодня ветчина югославская, ты б тоже взял, твоя Нина мне спасибо скажет» (1/203).

Во-вторых, откровенный цинизм: