Георгий Владимов: бремя рыцарства

О «генеральской войне» писали И. Стаднюк в романе «Война» и А. Чаковский в трехтомной эпопее «Победа», но Владимов был полон скепсиса: «Эти люди правду ценят на вес золота, поэтому особенно ею не разбрасываются»[449]. Он хотел написать в своем романе ту правду о войне, которую он услышал при «выключенном магнитофоне». О войне, на которой не государственные или стратегические соображения, и никак не солдатские жизни были главным: «Я увидел, что представляла собой их война – такие эмоции, такие подводные течения, такие всевозможные интриги. А в особенности, если призом был Киев, за который командующий армией ожидал проливной звездный дождь на погоны и на грудь»[450].

Севастьянов очень живо и откровенно рассказывал Владимову о Г.К. Жукове, Н.С. Хрущеве, К.С. Москаленко (в романе Терещенко), П.С. Рыбалко (в романе Рыбко), И.Д. Черняховском (в романе Чарновский) и других персонажах будущего романа, которых генерал близко знал.

Прототипом политкомиссара армии Дробниса, описанного в романе, был генерал-полковник Лев Захарович Мехлис, жестокий и беспощадный человек, которому подчинялась военная пропаганда, печать и радио. В «Красной звезде», главной военной газете армии, «был собран целый букет» – Шолохов, Симонов, Эренбург, Фадеев: «Вся наша краса у него там печаталась». Военным корреспондентом «Красной звезды» был также отец Ларисы Исаровой, Теодор Яковлевич Лильин (Шварц), которому Мехлис покровительствовал. Тесть очень обрадовался, узнав, что Владимов редактирует севастьяновские мемуары, и просил упомянуть добрым словом Мехлиса, «хорошего человека, про которого все забыли». Владимов напомнил Севастьянову о Мехлисе, на что тот, вздохнув, ответил: «Я вам, Жора, расскажу про него одну историю, а вы уж сами решайте, хороший ли он человек, и нужно ли его добрым словом вспоминать», – и изложил историю, введенную в роман, как сцену расстрела майора Красовского. Человек, спрашивающий: «Почему свет?» (3/219) – был в жизни генерал Севастьянов, ставший невольным свидетелем садистской казни, учиненной Мехлисом.

Вместе с Севастьяновым Владимов попал в закрытый Центральный архив Министерства обороны в Подольске. Основные материалы, накладные и докладные были ему не особенно интересны. Один раз он даже схулиганил: найдя неподписанный приказ о доставке водки, поставил под ним свою размашистую подпись. Но когда дело дошло до материалов военной прокуратуры, открылся страшный мир: «Я-то думал, что был подготовлен, но к жестокости, подлости и бессмысленности этого ада нормального человека ничто подготовить не могло».

Среди дел, которые он читал, встретилась фамилия лейтенанта Галишникова, расстрелянного «за трусость». «Я прочел его дело, понял, что он ни в чем не виноват, и решил, что я его в своем романе реабилитирую»:

И вот однажды пришел из боя лейтенант с одиннадцатью солдатами, остатком его роты, и сказал, что есть же предел идиотизму, что с такой горсткой людей ему не отбить высоту 119 и он их губить не станет, пусть его одного расстреляют. Лейтенант Галишников – так звали обреченного, генерал его имя запомнил (3/214).

В романе расстреливают не его (уже упомянутая казнь майора Красовского), но в жизни двадцатидвухлетний лейтенант был казнен за неисполнение «священного приказа Верховного» (приказ № 227, см. ниже), ни при каких ситуациях не разрешающего отступлений.

Вечерами Владимов по памяти записывал прочитанное, маскируя материал как наброски исторического романа о Малюте Скуратове.

На него произвели тяжелое впечатление воспоминания Севастьянова о раскулачивании, грабежах и позорном участии армии в репрессиях против безоружных крестьян, «сборе семенного фонда» – то, о чем сам генерал рассказывал с огромной горечью, угнетенный своим участием в разорении и уничтожении крестьянства. Диалог Кобрисова с его ординарцем Шестериковым был дословной цитатой, записанной Владимовым: