Герман Геринг. Железный маршал

Остальным заключенным о самоубийстве Лея сообщили только 29 октября, но Геринг по участившимся обыскам понял, что в тюрьме что-то произошло. По поводу смерти хронического алкоголика Лея рейхсмаршал хладнокровно сказал Гильберту:

«Пожалуй, даже хорошо, что он умер. У меня были сомнения в том, что он будет правильно вести себя на суде. Он всегда был таким легкомысленным и рассеянным, а его речи — напыщенными и нелепыми! Наверняка и на допросах он не раз становился посмешищем. Для меня его самоубийство не было неожиданностью. Рано или поздно он допился бы до смерти».

Геринг высказался и о других товарищах по несчастью:

«Надеюсь, Риббентроп не сломается. За военных я тоже не боюсь — они умеют держаться. А вот Гесс безумен. Он давно уже сошел с ума. Мы это поняли, когда он полетел в Англию. Неужели вы действительно думаете, что фюрер мог отправить третьего человека в рейхе с миссией в Англию, да еще вот так, с бухты-барахты? Гитлер прямо-таки взбесился, когда ему доложили о полете. Думаете, ему приятно было публично объяснять, что у одного из руководителей государства не все дома? Если бы в самом деле возникла крайняя необходимость начать переговоры с англичанами, то он воспользовался бы надежными дипломатическими и иными каналами, задействовав нейтральные страны. У меня было столько связей в Англии, что я мог бы договориться о начале таких переговоров за пару суток. А Гесс исчез, никому и словом не обмолвившись, не имея с собой никаких документов, с пустыми руками. Оставил только какую-то дурацкую записку».

Тут с аргументами Геринга нельзя не согласиться. Кто бы в Англии стал всерьез разговаривать с Гессом, после того как Гитлер официально объявил, что его заместитель по партии не в своем уме?

По словам Гильберта, накануне процесса «Геринг пытался произвести впечатление неунывающего реалиста, поставившего все на одну карту и вчистую проигравшегося, но принявшего свой проигрыш, как хороший и опытный спортсмен, привыкший и к победам, и к поражениям. Все обвинения он отметал одним циничным доводом о «праве победителей»… Геринг настаивал, что ничего не знал о массовых преступлениях нацистов и постоянно пытался перевести ответственность на союзные державы, которые уличал в аналогичных преступлениях. Его юмор должен был убедить собеседника, что тот имеет дело с человеком, по природе добродушным и не способным ни на какие зверства».

Но, по мнению доктора, «нескрываемое презрение Геринга к другим нацистским вождям свидетельствовало о его патологическом тщеславии».

А с Келли рейхсмаршал поделился мыслями о немецком народе по сравнению с другими:

«Один немец — прекрасный человек. Двое уже основывают союз, а три немца непременно начинают войну. Один англичанин — чудак, двое создают клуб, а трое — империю. Один итальянец — тенор, двое — дуэт, а трое — отступление. А вот насчет японцев можно сказать, что один японец — это тайна, два японца — это тоже тайна, и три японца… — это тоже тайна!» — и Геринг жизнерадостно засмеялся над собственной шуткой. На вопрос же собеседника, как он охарактеризует русских, рейхсмаршал воскликнул:

«О, русские — смесь трех немцев, трех англичан и трех японцев!»

Келли за время общения постепенно проникся симпатией к Герингу, оценил его острый ум и хладнокровное отношение к предстоявшему суду и неизбежной, как казалось, казни. Психиатр не догадывался, что Геринг заранее знал, как избежать виселицы. Келли не мог понять одного: почему рейхсмаршал с его талантами и обаянием всегда безоговорочно поддерживал Гитлера и продолжал делать это даже на краю могилы? Почему не пытался его поправить? Почему не противился самым чудовищным замыслам фюрера? Почему, как и остальные соратники, он всегда оставался «господином «да»?

Геринг лишь криво усмехнулся в ответ: