Германия: самоликвидация.

Некла Келек рассказывает о небольшом северогерманском городке. Там «живут около 300 мигрантов, все они являются членами всего лишь двух семей. Тридцать лет назад в городок приехал один курд со своим другом из Восточной Анатолии, и постепенно они перевезли сюда всех своих родственников. Кто на ком женат, кто чей ребёнок, внук или двоюродный брат – со стороны не разобраться»{396}. На день рождения ребёнка в одну состоятельную турецкую семью пришли также матери приглашённых детей. Ни одного немецкого ребёнка при этом не было. Женщины в возрасте от 18 до 35 лет – все импортированные невесты, которые были замужем за турецкими мужчинами второго и третьего поколений. Ни одна из женщин не говорит дома по-немецки, они практически не знают немецкого языка. За всех приходится говорить одной: «Мы и здесь можем жить так, чтобы не иметь никаких дел с другими. У нас свои собственные представления. Ведь мы здесь имеем всё, немцы нам вообще не нужны». И разумеется, их сыновья потом женятся на мусульманках{397}.

Такой менталитет господствует в широких кругах мусульманского населения. В конечном счёте безразлично, считать ли его культурно, религиозно или ещё как-то обусловленным, ибо это такой вид культурной обособленности, который тормозит интеграцию мусульманских мигрантов и препятствует их экономическому успеху. Я называю его культурно обусловленным, но ничего не изменится в положении вещей, если дать явлению другое название и даже обложить его академическим ругательством «культуралистский».

Параллельные общества возникают путём классической миграционной модели въезда по цепочке, которую демонстрирует область гомогенного поселения{398}. Насколько сильно они укрепились и какие воздействия оказывают на среду, зависит от готовности и способности мигрантов к интеграции. Мусульманская иммиграция с момента прекращения вербовки гастарбайтеров в 1973 г. идёт вопреки тому интеграционному препятствию, что саму иммиграцию объясняют привлекательностью немецкого социального государства, а это означает, что у многих въехавших в страну с тех пор на первом плане стоит не собственный экономический успех за счёт интеграции и профессиональных достижений, а обеспечение и алиментирование со стороны немецкой социальной системы. Перспективы новоприбывших хороши, ибо помощь достаётся каждому въехавшему, независимо от его готовности к интеграции и желания работать. Дальнейшие препятствия состоят в слабой склонности к изучению немецкого языка и к использованию его в частной жизни, в слабом интересе к обучению вообще, в приверженности к иерархическим семейным структурам, в продолжающемся пополнении семей путём воссоединения, в брачном поведении, ориентированном исключительно на свою национальность либо на мусульман.

В отличие от итальянцев, испанцев или поляков вряд ли кто из мусульманских мигрантов возвращается к себе на родину. Ведь там оплата труда ниже, чем получаемое здесь пособие по безработице II и пособие на детей. Возвращается только часть из квалифицированных специалистов, потому что полученная в Германии профессия даёт шансы и на старой родине. Результат – негативный отбор внутри мусульманских параллельных обществ. Таким образом Германия финансирует ту часть мусульманского пролетариата, которая не видит для себя в странах происхождения более привлекательных шансов, чем немецкая социальная помощь. Если не будут изменены общие условия социального обеспечения, очень маловероятно, что параллельные общества мусульманских мигрантов в Германии и Западной Европе со временем автоматически растворятся{399}.

Естественно, параллельным обществам не удаётся полностью восстановить порядки, принятые на их родине. По большей части безработные мужчины, главы семейств, хотя и слывут дома вождями, но вне дома не могут показать своим сыновьям престижный образ кормильца. Тем ревностнее они передают мужскому потомству сильно завышенные представления о мужественности – храброй и всегда готовой к насилию во имя «чести». Эту роль молодые мужчины перенимают тем скорее, чем в большей степени оставляют желать лучшего их успехи в школе, а их знания, кстати, ещё хуже, чем у мусульманских девушек.

К школьной фрустрации добавляется также сексуальная фрустрация, и обе вносят свой вклад в накопление агрессии у молодых людей, которые живут в вольном обществе, повсеместно напичканном сексом и порнографией. Однако мусульманские девушки по религиозным соображениям до брака сексуально недоступны, и даже невинные досексуальные сближения чаще всего невозможны. А «лучшие» немецкие девушки не падки на тех, кого они воспринимают в системе образования как «лузеров». Ложные ролевые образцы, недостаточный успех в образовании и сексуальная фрустрация могут привести к повышенной готовности к насилию, которая проявляется во всей полноте главным образом в бандах юнцов – настоящей родине многих молодых мусульманских мигрантов. Там они находят признание, которого ищут, пусть и за ложные заслуги, а именно – за нарушение закона, грабежи и драки.