Германские рассказы

– Говорила, что Брежнев относился к этому вопросу положительно. Но когда узнал Кунаев21, немедленно позвонил ему: «Что вы делаете! У меня сельское хозяйство без рабочих останется». И Леонид Ильич дал задний ход. Только учти, я тебе рассказываю со слов моей матери. Потом я говорил с другим членом той же делегации – он сказал, что им в ЦК с самого начала сказали: никакой немецкой республики на Волге не будет.

– И такое бывает… Делегация одна, а слышат разное. А вы на Волге родились?

– Да. В Марксе.

– У меня дед и отец из Маркса. А мать из Паульского – это три километра от Маркса. Она там училась в педагогическом училище. А вы помните то время?

– Мне было шесть лет. Как не помнить! И Волгу помню, и как к бабушке ездили. Степь помню от края до края в алых тюльпанах. Ты не представляешь, какая это красота! У меня дыхание перехватило от восхищения, когда увидел её впервые. Родители у меня были идейными. Отец перед войной работал инженером на заводе «Коммунист». Мать всю жизнь состояла в партии и осталась верна, несмотря ни на что. Когда она говорила о республике, у неё глаза светились от счастья.

– А как же репрессии? Как ваши родители их объясняли?

– Ты знаешь… У матери брат, мой дядя, сидел семнадцать лет. Больно им было об этом говорить, как больно прикасаться к ужасной семейной тайне. Но относились к этому… Как тебе сказать? … Ну вот течёт Волга. Она прекрасна. Чистая, ясная, грандиозная река, красота нечеловеческая. Но в Волге ведь не один человек утонул. Как утонул? Почему утонул? Волга ли в этом виновата? Представь, ты смотришь на Волгу и думаешь только о том, что в ней утонули люди. Или видишь лес, а думаешь: сколько же людей в этом лесу волки съели! Ведь так и жить станет невозможно. Люди с ума сойдут. Примерно так мои родители относились к репрессиям. Социализм для них был прекрасен как Волга, а репрессии – рок, непонятное, ужасное, необъяснимое, как необъяснимо, отчего в Волге утонул отец, брат… А твои родители что говорили?

– Мои тоже были счастливы. Счастливы, что учились, что получили профессию. Дед, вечный крестьянин, лопался от гордости, что дочь его стала учительницей. Отец был счастлив, что играл в самодеятельном театре и в студенческой футбольной команде. Счастлив, что в республике перед войной собрали невиданный урожай. Жизнь перед ними открывалась необыкновенная. Но получилось вот так… Если бы не нападение Германии, не было бы и выселения.

– Сейчас говорят, что Сталин уже до войны думал разогнать республику. Но что он думал – никто не знает, а что Гитлер напал на Советский Союз – это факт. Ты представь себе, что такое был Советский Союз 28 августа 1941 года22. Полумёртвый, истекающий кровью человек. Какой с него может быть спрос! Я смотрю на этот указ, как на судорожное движение убиваемого человека. Мне на днях один немец здесь заявил: «Вы приехали на то, что создали мы. Какое право вы имеете разевать клюв на наше богатство?». Я говорю: «Милый человек! Мы из-за вас и вашего Гитлера такое претерпели, что всей вашей Германии не хватит рассчитаться с нами и за тысячу лет!». Да! Так и только так! А ты меня, значит, в начальники произвёл?

– Да, думал начальник управления. Как минимум, директор шахты.

– Нет я рабочий. И всегда был рабочим.

Вечером к нам пришли доктор Тютцер и доктор Бакхауз.

Тютцеру тридцать пять лет – молодой по немецким меркам врач. Он невысок ростом, круглолиц, улыбчив, приветлив – как я понял, наш домашний врач – хаусарцт.

Бакхауз, наоборот, высокий, толстый, в очках, с рыжеватыми волосами. Неразговорчив, серьёзен. Он ортопед и владелец GmbH «Бакхауз».

Тютцер меня не больно-то осматривал, я сказал ему, что здоров: он и поверил. Бакхаузу тоже достаточно было одного взгляда:

– Где вам делали ортезы, которые сейчас носите?

– На Новосибирском протезном заводе.

– Как давно делали?

– Восемь лет назад.

– Понятно. Итак, мы сделаем вам ортезы и рольштуль. Дорожную коляску с электрическим мотором сделаем после того, как получите немецкое гражданство – таков порядок. Завтра в семь часов вечера мы за вами приедем, сделаем рентгеновские снимки.

Назавтра, ровно в семь часов вечера, сотрудники герра Бакхауза приехали за мной. Два здоровых парня в красных форменных комбинезонах ловко спустили меня в рольштуле по ступеням к стоявшему во дворе бусику и вкатили в него по какому-то приспособлению. Лиза поехала с нами.

В комнате ожидания на предприятии герра Бакхауза в горшках и кадушках стояли растения с широкими листьями, название которых я не знал, на столиках лежали журналы и газеты. В рентген-кабинете я снял свой аппарат – производства Новосибирского протезного завода.

– Я смотрю, вы его много раз варили сваркой, – сказал Бакхауз.

– Да, года через три-четыре, стальные шинки начинают ломаться. Вообще срок службы рассчитан на семь лет. А у вас на сколько?

Герр Бакхауз уклонился от прямого ответа:

– Думаю, мы сделаем лучше. Господин Лаш, займитесь.