Гермоген

   — Сел он, государь, на царство не сам собою. Выбрали его большие бояре и вы, дворяне и дети боярские, и всякие служилые люди...

   — А ежели он вам неугоден, то нельзя его без больших бояр и всенародного собрания свести...

Тут на Лобное место вскочил ещё один смутьян, похоже, что пьяненький, и закричал надтреснутым голосом:

   — Шуйский тайно побивает людей и в воду сажает братью нашу, с жёнами и детьми.

   — Побивает, верно слово, побивает, — поддержали его смутьяны из толпы. — И таких побитых будет с две тысячи...

Молчавший до этого Гермоген (он внимательно изучал лица: кто такие? откуда их нанесло?) вдруг спросил, и голос его прозвучал сильно и властно:

   — Как же это могло статься, что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?

Не отвечая на вопрос, заговорщики снова стали кричать:

   — И теперь повели многих, нашу братью, сажать в воду. За это мы и стали бунтовать...

Патриарх настаивал:

   — Да кого же именно повели в воду сажать?

В ответ заполошно закричали:

   — Мы послали уже ворочать их. Сами увидите...

   — Да кто такие? И откель ждать их? — спросил насмешливый голос из толпы.

Увидев, что уловка не удалась, какой-то чёрный дьяк стать читать грамоту якобы из московских полков:

   — «Князя Василия Шуйского одной Москвой выбрали на царство, а иные города того не ведают. А князь Василий Шуйский нам на царстве не люб, и для него кровь льётся, и земля не умирится. Да выберем на его место другого царя!..»

Гермоген с первых слов понял, что это не грамота, а наглодушное измышление, подобно той «грамоте», что якобы написана из Владимира от протопопа и хранится у попа Харитона. Но ни попа Харитона не сыскать, ни тех московских ратников. И видно, в толпе о том же подумали, потому что послышались требовательные голоса:

   — А ну, кажи нам ту грамоту, кто её подписывал!

   — Думаешь, то грамота? То одно мечтание лихих людей...

Тем временем патриарх вышел к самому краю Лобного места, и толпа разом стихла, готовая слушать святейшего.

   — До сих пор ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни какие города не указывали, а указывала Москва всем городам, — начал Гермоген, словно бы чеканя каждое слово. — Государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен Богом и всеми русскими властьми и московскими боярами и вами, дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами, изо всех городов на его царском избрании и поставлении были в то время люди многие, и крест ему, государю, целовала вся земля, присягала добра ему хотеть, а лиха не мыслить.

И, выделив в толпе группу дворян и детей боярских, которые, он знал, завидовали боярам и хотели подняться выше, оттого и смутьянили, Гермоген задержал на них взгляд и, словно обращаясь единственно к ним, продолжал:

— А вы забыли крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свести, а мир того не хочет, да и не ведает. Да и мы с вами в тот совет не пристаём же.

Последние слова он произнёс, обращаясь к многочисленной толпе, которая к этому времени заполнила всю площадь, затем с сознанием, что он сумел пристыдить мятежников и вразумить неразумных, Гермоген спустился с Лобного места и направился в Кремль.

28

Выйдя на Спасскую улицу, Гермоген заметил бояр, о чём-то оживлённо толкующих. Боярин Салтыков, стоявший к нему спиной, оглянулся. Увидев Гермогена, дёрнулся короткой шеей и подался тучным туловищем вперёд, словно собрался бежать, но удержался. И тотчас же на Гермогена оглянулись другие бояре. Патриарха поразило заискивающе неуверенное выражение красивых глаз князя Голицына, столь противное его сановитой осанке. Зато с дерзким вызовом обернулся надменный князь Роман Гагарин.

Всё это длилось какое-то мгновение, но его было достаточно, чтобы вызвать тревогу в душе Гермогена, и без того неспокойной. Отчего он не подошёл к ним, как это бывало прежде? Отчего они, тотчас забыв о нём, пристально смотрят в сторону Спасских ворот? Но вот на их лицах появилось оживление: в Спасские ворота ворвалась толпа, от неё тотчас отделились дворянин Тимофей Грязной и дьяк Сунбулов. Они спешат к боярам. Гермогену не слышно, о чём они говорят, но он видит, как Тимофей Грязной[58] решительным жестом зовёт толпу за собой. Сомнения нет, толпа направляется к царскому дворцу. Гермоген молится Богородице, полагаясь на Её заступничество. Между тем царская стража была смята в мгновение ока, толпа беспрепятственно ворвалась в царские покои.

Царь Василий вышел с видом спокойным и полным презрения к мятежникам. Как свидетельствует летописец, он стал им в лицо и произнёс твёрдым голосом:

— Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью?! Чего хотите? Если убить меня, то я перед вами и не боюсь смерти. Но свергнуть меня с царства вы не можете без думы Земской. Да соберутся великие бояре и чины государственные и в моём присутствии да решат судьбу отечества и мою собственную. Их суд будет для меня законом, но не воля крамольников!