Гермоген

Потрясённый вестью о смерти князя, Гермоген затворился в Крестовой палате. Передняя стена Крестовой была занята иконостасом. Иконы расположены ярусами: Спас, Богородица, угодники. Иконы украшены драгоценными каменьями и пеленами, шиты золотом и жемчугом. Большие иконы убраны «дробницами» — маленькими золотыми иконками и привесами в виде перстней, крестиков и серёг. Киоты на боковых стенах отделаны золотыми монетами. Перед большим киотом — негаснущие лампады. Их слабый свет падает на золотые ковчежцы, расположенные по всем стенам Крестовой. В них хранятся пахучая смолка, именуемая смирной, ладан, меры Гроба Господня. Крашенные зелёной краской и перевитые сусальным золотом свечи, что были зажжены от огня Небесного в Иерусалиме в день Пасхи и погашенные там же, хранятся как святыня. Рядом пузырьки со святою водою и чудотворными монастырскими медами, сосуды с водой из реки Иордан, камень от Голгофы, от столпа, у которого мучили Христа.

Едва Гермоген увидел это святое богатство, как в душе его начала устанавливаться благостная тишина. Как только уляжется смута, подумал он, надо самому поехать в Иерусалим и зажечь свечи от огня Небесного. Не только к заутрене и вечерне, но и в бессонные ночные часы, как сегодня, приходил он в молельную. Только в Боге видел он своё прибежище, только в Боге успокаивалась его душа.

Опустив колени, он начал тихую речь к Богу:

   — Внемли, Боже, молитве моей! Взываю к Тебе в унынии сердца моего, ибо Ты — единый и крепкий защитник от врага. Да низвергнутся враги наши, яко пошатнувшаяся ограда! Продли дни наши, Господи, из рода в род! Поддержи крепость силы моей! Ниспошли нам Свою милость, ибо Ты воздаёшь каждому по делам его.

Понемногу мысли его начали уноситься дальше от молитвы. Начали вдруг припоминаться дни, давно минувшие. И снова потекла молитва:

   — Господи, помогши постичь мудрость веков минувших! Ведаю, они посылают нам свои пророчества и знаки... Да поможет нам Святое Писание познать бездну грехов наших, и да исполнится воля Господня об отпущении сих грехов!

Молясь, Гермоген видел перед собой князя Михаила, прекрасного лицом юношу и видом мужественного. Как гордился он своим храбрым войском! Как любил народ своего спасителя!

И слёзы полились из глаз Гермогена, когда представил он себе этого ещё недавно цветущего юношу в гробу. Печать благородства неизгладимо лежала на его лике. Господи, за что наказал нас гибелью того, кто стал гордостью России, её спасением? Отчего не миновала нас чаша сия?

Душа Гермогена тосковала о гибели князя-богатыря. Захотелось пройти мимо окон его хоромов. И как только вышел на Никольскую улицу, до слуха донёсся горестный плач матери покойного князя Михаила:

   — И сколько я тебе, чадо, как был ты в Александровской слободе, наказывала: не езди ты, сын, в Москву; ведь лихи в Москве звери лютые, пышут они ядом змеиным, изменническим.

И тотчас же вступал ещё чей-то причитающий голос:

   — Змея она лютая, со злым взглядом, словно рысь, зверь лютый...

Гермоген понял, что речь шла о куме крестной, княгине Катерине, супруге князя Дмитрия Шуйского, дочери Малюты Скуратова.

   — Кто же знал, что в сердце своём замышляла она по совету изменников злую мысль — поймать князя, как птицу в лесу?

Послышались укорливые слова о царе Василии. Гермогену стало горько, словно хулили его самого. Он опасался, как бы смерть воеводы Скопина не вызвала смуты в Москве. Люди там и сям собирались на улицах и площадях. Раздавались гневные голоса. Но больше было горестных.

   — Царица милосердная, откуда лихо такое навалилось?

   — Чашу смертную, отравную изменники ему на пиру поднесли.

   — Кто такие? Поймать да пытать.

   — Да он-то пошто с изменниками на пир пошёл?

   — Теперь поздно про то спрашивать. Недаром говорят: «Промеж худых и хорошему плохо».

Сказывают, бояре отомстили ему, что за ратных людей хлопотал. Мол, бояре ближние земли позанимали, а ратным людям негде, мол, голову преклонить.

   — Вышло по пословице: «Поехал пировать, а пришлось горевать».

   — Сказывают, князь Михайла без охоты на пир пошёл, да бояре крепко насели. Кум-де крестный, как не пойти?

   — Да каки бояре-то?

   — Не пришло ещё время правду сказывать.

Но молва уже называла имена коварников, ибо как в присловье молвится: «Молва не по лесу ходит, а по людям».

Между тем на дворе князя Михаила уже толпились его ближние помощники, воеводы, дворяне, сотники и атаманы, и все были в горе великом. Никто не скрывал слёз. Слышны были стенания:

   — Государь ты наш, Михайла Васильевич! На кого ты оставил нас, сирых и грешных? Кто ныне устроит наши полки грозно и храбро? И за кем нам весело и радостно ехать на бой?

   — Ты, государь наш, не только подвигом своим врагов устрашил, но едва ты и мыслью помыслишь о врагах своих польских и литовских, как они уже от одной мысли твоей прочь бегут, страхом охвачены...

   — А ныне мы, словно овцы без пастыря крепкого, трепещем.

   — У тебя, государя нашего, в полках и без наказаний страшно и грозно было, а мы были радостны и веселы...

   — И как ты, государь наш, бывало, поедешь у нас в полках, мы, словно на солнце в небе, наглядеться не можем на тебя.