Гермоген

Проститься с князем Михаилом пришли и вельможи многие, но москвитяне, искренне оплакивающие своего защитника, чувствовали злорадство иных бояр.

Вечером того же дня Гермоген слышал, как со стороны моста через Неглинную доносилась заунывная песня:

Ино что у нас в Москве учинилося:
С полуночи у нас в колокол звонили,
И расплачутся гости москвичи:
А теперь наши головы загибли,
Что не стало у нас воеводы,
Васильевича князя Михаила.
А съежалися князи и бояре супротивно с ним,
Мстиславской-князь, Воротынской,
И между собой они слово говорили;
А говорили слово, усмехнулися:
«Высоко сокол поднялся
И о сыру матёру землю ушибся».

И Гермоген думал, что в простонародстве больше любви к отечеству и заботы о нём, чем в верховной среде. Что верно, то верно. Бояре и князья были «супротивно» с поборателем за царство, воеводой-богатырём. Им и то супротивно было, что он — сокол, что высоко поднялся в делах своих и мнении народном... Они и слух подняли, что зелье в чашу с вином подмешала Катерина Шуйская. Они и толпу натравили идти к хоромам князя Шуйского на расправу с «отравителями». Тут был самый разнообразный люд. В Москву в те дни стекались жители из окрестных сел — оплакать и проводить в последний путь спасителя отечества. Приходили к нему, патриарху, и царю, чтобы сказать:

   — Подобает такого мужа, воина и воеводу, победителя супротивников, положить не на Чудовом монастыре, а в соборной церкви Архангела Михаила и приобщить его гроб, ради великой храбрости и побед его над врагами, — к гробницам царским и великих князей, поскольку и он же из их рода и колена.

И царь повелел:

   — Да будет так. Сие достойно подвигов многих, величия духа и знатности князя Михаила.

А князья и бояре отмолчались, и на вынос тела князя Михаила в Архангельский собор многие из них не пришли, а иные стояли поодаль...

Но как безутешно и горько плакал царь Василий на панихиде! Он плакал так неутешно, что, казалось, забывал о том, что он царь и на него смотрят другие, что предаваться безмерному горю — великий грех. Смотрел ослепшими от слёз глазами, как билась о гроб мать покойного, княгиня Елена Петровна, и многие припадали с рыданиями к тому большому каменному гробу. Святой собор не помнит, чтобы в нём когда-нибудь отпевали знатного человека столь высочайшего росту, как говорится у пророка Давида — «более всех сынов человеческих».

Чуть в стороне от царя стоял брат его Дмитрий с супругой княгиней Катериной. Вид его не являл великого горя, но пристойную печаль. У княгини Катерины вид был более убитый и сокрушённый. Видно, знала она о недоброй молве, что ходила о ней... И Гермоген, глядя на неё, подумал: «Нет, сия дщерь злодея Малюты Скуратова — сама не злодейка. И тот, кто это говорит, пусть положит руку на уста».

На панихиду пришли многие богомольцы из окрестных монастырей, шептались меж собой о том, что князь Михаил отошёл в 23-й день апреля, в ночь со дня воина и страстотерпца Георгия на день воеводы Саввы Стратилата, ибо и этот воином был, воеводой и стратилатом...

«Не было ли злого умысла в том, что крестины подгадали к этому дню, чтобы учинить злодейство по церковному календарю? Но кто же сии христопродавцы и еретики, замыслившие злодейство на святые дни? Господи, душа не в силах помыслить о сём злодейском святотатстве! Ужели допустил сие? Либо нам, грешным, верить в роковой погибельный случай?» — сокрушался Гермоген.

Разгадку подсказали дальнейшие события.

15

Скопление людей, приехавших на проводы тела воеводы Скопина-Шуйского в Архангельский собор, было столь велико, что во многих монастырских трапезных были накрыты столы для неимущих. Самой просторной была трапезная Спасо-Андроникова монастыря[69]. Она была построена в 1504 году, когда получил хождение общежительный монастырский устав — совместное питание монастырской братии. По праздникам и в неурожайные годы монастыри кормили всех нуждающихся. С того времени и начали строить при монастырях трапезные — по образцу древних княжеских гридниц.

Трапезная Андроникова монастыря была самой вместительной и просторной в Москве. Суровое на вид здание покрыто четырёхскатной крышей в виде огромного колпака. В центре зала — могучий столп, от которого подымались вверх, а затем спускались к стенам мощные своды, линиями своими напоминающие отточенные рёбра. Рядом с главной залой были ещё отдельные комнаты. Там, случалось, помещали бездомников-ночёвщиков.