Герой

Она училась в институте на юрфаке вместе с Додиком. После первого дня занятий, а он, как правило, во всех ВУЗах одинаков — начитка лекций, Маша сама подошла к нему и спросила:

— Ну, как тебе?

Давид был в замешательстве. Обычно, девушки не обращались к нему с подобными вопросами, да и вообще обращались редко. Он помялся с ноги на ногу:

— Что «как»?

— Первый день занятий? — улыбаясь, отвечала девушка.

Давид, ничего не придумав, пожал плечами.

— Маша, — протянула ему руку худенькая девушка.

— Давид, — он слегка коснулся её влажных пальцев. Подумал, о том, что у него тоже почти всегда влажные ладони.

— Пошли, — позвала она.

— Пошли.

Ему показалось, что так и должно быть. Что знает он эту девушку много-много лет. Почти столько, сколько живёт. Он сам взял её рюкзак, и они направились к выходу. К метро пошли не сразу. Им обоим туда не хотелось. Щурясь осеннему солнцу, они долго бродили по улицам и постепенно разговорились друг с другом.

Давид почувствовал, что Машке с ним интересно и говорил-говорил. О себе, о маме, об учёбе в школе. Маша слушала. Кивала и улыбалась. Она вообще любила больше слушать, чем повествовать.

Давид пришёл домой около девяти вечера, восторженный и напевающий про себя лёгкий попсовый мотивчик.

Он засыпал с именем Маша. Просыпался с мыслью о Маше. По дороге в институт слышал, как колёса метрополитеновского поезда повторяют её имя.

Имя лучшего в мире человека, который достался по счастливой случайности именно ему, Додику. И именно ему теперь выпала радость, жить лучше, чем многие другие. Это любовь, думал он.

Лекции в тот день, тянулись невыносимо долго. Маша сидела в аудитории на первом ряду и старательно конспектировала. Давиду было не до лекций. Он разглядывал затылок любимой, а на перерывах подходил к ней, что бы переброситься парою слов. Они договорились, точнее Машка предложила, а Додик согласился сходить вместе в кино.

Как и в первый раз, он взял её рюкзак.

— Ого-го, сегодня он тяжелее, ты носишь с собой философский камень?

Маша в ответ только улыбнулась.

Метро было рядом. Они стали на ползущие вниз ступеньки эскалатора. Впереди неловко, словно опасаясь упасть, крепко ухватившись за поручень, стояла девушка. Давид хмыкнул:

— Я удивляюсь. В нашем-то веке бояться эскалатора. Ужас. А может у неё фобия и ей нужно к психиатру.

Маша задумчиво улыбнулась:

— Знаешь, а я ведь, только пять лет живу здесь, а до того, моталась с отцом по гарнизонам, он у меня военный. К эскалатору долго привыкнуть не могла. Да и к этой сутолоке большого города. Но всё же обошлась без помощи докторов.

Додик замолчал от неловкости. Он почувствовал себя столичным снобом, каких сам не любил. Решив на досуге пересмотреть своё поведение, тупо глазел на лица встречных.

Тягостность молчания длилась до внедрения в сутолоку вагона. Затем она, та самая тягостность, уменьшилась. В вагоне всё равно спокойно не поговоришь, надо кричать на ухо собеседнику, что бы заглушить грохот механизмов. Оттого молчать можно уверенно и не тревожиться о поддержании разговора.

На афише кинотеатра, готическими буквами было начертано: «Жизнь насекомых», под ними, на чьей-то обнажённой шее висел на цепочке золотой кулон — жук скарабей.

— Это что, фильм ужасов? — Спросил Додик.

Маша удивлённо посмотрела на него:

— Ты что, Пелевина не читал?

— Нет, а кто это?

Девушка подумала, что тот дурачится и улыбнулась.

В зале было полно народа.

— Что за чушь! — Возмущался Давид после просмотра. — И на такую ерунду тратить деньги! Что за муравей с гармошкой?! Что за муха на липкой ленте?! Наверняка создатели этого псевдокиношедевра обдолбаные ходили, и актёров заставляли, хотя какие там актёры — сплошной компьютер. Я не прав? — Обратился он к Маше.

Та пожала плечами в раздумье.

— Ну, что-то конечно я видела по-другому.

— Да что тут вообще можно видеть! — Горячился Давид.

— Навозный жук, катящий впереди своё «Йа», — пожав плечами сказала Маша, — мне кажется, красиво.

— Гениально, — развёл Давид руки в стороны, два рюкзака при этом, оказались в полутора метрах друг от друга и задели прохожих, — извините, — шепнул им вслед Додик. — Да навоз они катят. И делают это самки, а не самцы. Скатывают навозный ком, откладывают туда яйца и погибают. А детишки рождаются, и им есть что покушать — вот и вся история. А они название какое-то придумали «Й-А». Навоз, он и есть навоз. В общем, кино так себе. А книжку точно читать не буду. Кто её говоришь, написал, Пелевин?

— У-гу, — ответила Маша.

— Ну, бог с ним со всем, пошли есть мороженное, — успокоился Додик, видя по выражению Машкиного лица, что перегибает палку.

Мороженное они любили оба.

Так началась их дружба и продолжалась так долгое время.

Время. Давид прислушался. Тикали часы. Дешёвые, китайские, единственное, что невозможно было продать или выменять на дозу.

Он вспомнил слова из повести Виктории Токаревой: «Секундная стрелка, мерно откусывала кусочки времени», ну или как-то похоже. Давид читал эту повесть ещё в школьные годы.

В школьные годы дружба или навсегда, или на полчаса. У Давида получалось на полчаса.