Герои

— Коли так, насколько я знаю, тут только три пути через реку. — Утроба указал на них. — Старый мост на западе у болот, новый мост в Осрунге и броды там, у подножья холма. И везде наши глаза, а долина вся открыта. Овца перейдёт реку — и то засечём.

— Считаю, сведения об овцах Чёрному Доу ни к чему. — Трясучка придвинул ближе изуродованную часть лица. — В отличие от приближения Союза. Может, пока ждём, споём какие-нибудь песни?

— Сможешь не сбиться с напева? — поинтересовалась Чудесная.

— Само-собой, ни хера. Однако не обрывай мои старанья. — И он вразвалку вышел на травяной круг, Атрок и Агрик попятились в стороны, уступая ему дорогу. Утроба их не винил. Трясучка был одним из тех людей, вокруг которых, похоже, существовало пространство, где тебе лучше не находиться.

Утроба медленно повернулся к Дрофду.

— Зашибись.

Парень поднял руки вверх.

— И что, по-твоему, надо было сделать? Сказать, что обойдусь без попутчиков? Тебе-то хоть не пришлось провести с ним два дня езды, и две ночи сна у одного костра. Знаешь, он никогда не закрывает тот глаз. Будто всю ночь на тебя им смотрит. Клянусь, я ни на миг не сомкнул глаз с нашего отъезда.

— Он сквозь него не видит, балда, — сказал Йон, — не больше чем я сквозь твою ширинку.

— Знаю, но всё равно. — Дрофд оглядел их, голос упал. — Вы и впрямь думаете, что Союз идёт этим путём?

— Нет, — отрезала Чудесная. — Не думаю. — Она одарила его одним из своих особых взглядов, и он отошёл, бубня про себя всё о том: что же ещё ему оставалось делать.

Затем она подступила к Утробе, и наклонилась вплотную.

— Ты и впрямь думаешь, что Союз идёт этим путём?

— Сомневаюсь. Но внутри меня зреет дурное предчувствие. — Он нахмурился на чёрный силуэт Трясучки, прислонившегося к одному из Героев, потом на долину вокруг, до краёв залитую солнечным светом, и положил руку на живот. — А я привык прислушиваться к своему нутру.

Чудесная фыркнула.

— Ага, на такую громадину как не обращать внимание.

Старая закалка

— Танни.

— У? — Он открыл один глаз, и солнце пырнуло его прямо в мозги. — У! — Он снова захлопнул его, обводя языком ободранный рот. На вкус как медленная смерть и застарелая гниль. — У! — Он попробовал другой глаз, наводя его на замаячившие сверху чёрные силуэты. Те приближались, по их краям лучи солнца преломлялись в сверкающие кинжальчики.

— Танни!

— Слышу, вашу мать! — Он попытался сесть, и мир перетряхнуло, словно в бурю корабль. — Га! — Он начал прозревать, что находится в гамаке. Попытался быстрым движением опустить ноги, заплёл их в сетке, едва не перевернулся от усилий высвободится, и, сглатывая неодолимый рвотный позыв, кое-как пришёл в положение смахивающее на сидячее. — Первый сержант Форест. Вот радость-то. Сколько время?

— Время браться за дела. Где-ты взял такие сапоги?

Танни озадаченно уставился вниз. Он обут в пару восхитительно начищенных кавалерийских сапог с золотыми пряжками. Солнечное отражение от носка было настолько ярким, что заболели глаза.

— А. — Он в муках улыбнулся, из тёмных заводей его разума начали всплывать некоторые подробности прошедшей ночи. — Выиграл… у офицера… по имени… — Он уставился в ветви дерева, к которому прикручен его гамак. — Нет. Прошло.

Форест в изумлении покачал головой:

— В дивизии ещё остались болваны, что играют с тобою в карты?

— Ну, это одна из многих чудесных особенностей военного времени, сержант. Куча народу покидает дивизию. — Их полк оставил четыре десятка в госпитальных палатках только за последнюю пару недель. — Что значит прибытие кучи новых картёжников, не так ли?

— Да, так, Танни, именно так. — Покрытое шрамами лицо Фореста хранило ту подленькую усмешечку.

— О нет, — произнёс Танни.

— О да.

— Нет, нет, нет!

— Да. Сюда, ребята, подходим!

И они, конечно же, подошли. Четверо. Новобранцы, только что с корабля. Судя по внешности — из Срединных земель. В порту их целовала на прощание мама, а может и милка, а то и сразу обе. Новая выглаженная форма, надраенные ремни. Пряжки, само собой, сияют подготовкой к благородной солдатской жизни. Форест размашисто указал на Танни, словно балаганный распорядитель на своего уродца и, как обычно, обратился с одним и тем же кратким напутствием: