Герои

— Ваш чай. — В руку Финри всунули чашку, и слуга Байяза встретился с ней глазами. Разноцветными глазами — одним голубым, другим зелёным. — Я уверен, ваш муж настолько верен, честен и усерден, насколько вообще в человеческих силах, — проурчал он, самым неподобострастным образом изогнув уголок рта, как если бы поделился с ней тайной шуткой. До неё не дошло, какой, но он, с горшочком в руке, уже отплыл назад, наполнять чашку Байяза. Финри наморщила губы, удостоверилась, что на неё не смотрят, и украдкой выплеснула содержимое своей на стену.

— …наш выбор решений был крайне ограничен, — говорил отец, — в связи с главным требованием спешки, озвученным Закрытым советом…

Байяз оборвал его.

— Необходимость спешки — вынужденное обстоятельство нашего положения, маршал Крой. И не менее довлеет над нами от того, что является политическим, а не продиктованным природой велением. — Он всосал чай, вытянув губы, при этом комната замерла так тихо, что можно было услышать, как скачут блохи. Финри захотелось узнать, в чём тут секрет, чтобы наверняка добиваться восхищённого внимания каждой мимоходом высказанной мысли, а не глотать без конца свою каждодневную окрошку отшучиваний, отмахиваний и отодвиганий на задний план. — Если каменщик возвёл стену на склоне и та обрушилась — есть ли у него право жаловаться на то, что стена простояла бы тысячу лет, достанься ему земля поровнее? — Байяз снова отхлебнул, и снова в звенящей тишине. — На войне всегда неровно.

Финри почувствовала продиктованное природой стремление ринуться на защиту отца, словно по её спине ползла оса, которую обязательно надо прихлопнуть. Но прикусила язык. Раздражать Мида — дело одно. Раздражать Первого из магов — совсем другое.

— Не в моих правилах просить извинений, — твёрдо сказал отец. — За провал я несу полную ответственность, за потери несу полную вину.

— Ваша готовность взвалить вину себе на плечи делает вам большую честь, но приносит нам мало пользы. — Байяз вздохнул, словно отчитывал нашкодившего внучонка. — Поэтому давайте выучим урок, джентльмены. Оставим вчерашнее поражение позади, и взглянем навстречу завтрашним победам. — И все, даже отец Финри, кивнули, словно отродясь не слыхали ничего столь проникновенного. Это — власть.

Она не припоминала, чтоб ей удавалось настолько сильно кого-то возненавидеть, или кем-то восхититься, за такой короткий промежуток времени.

Доу проводил сбор на середине Героев, за громадным кострищем — пышущим жаром, шипящим паром от мороси. От собрания исходило некое будоражащее чувство, как бы нечто среднее между женитьбой и казнью. У костра, из-за света и тени, люди на вид как дьяволы, и, с чем не раз сталкивался Утроба, порой как дьяволы себя и ведут. Они все были тут — Долгорукий, Стодорог, Скейл с Кальдером, Железноглав, Полноги и в придачу пара десятков названных. Самые могучие имена и суровейшие лики на всём Севере, кроме, разве что, чуточки на холмах предгорий и ещё чуточки на стороне противника.

Кажется, Глама Золотой побывал в бою. Кажется, кто-то лупил в его лицо, как в наковальню. Левая щека — один большой рубец, губы рассечены и распухли, бутоны синяков уже распустились. Железноглав плотоядно щерился с противоположной стороны круга лиц, словно никогда не видывал зрелища краше, чем сломанный нос Золотого. Между этими двумя вражда, дурная кровь. Настолько дурная, что вытравит всё вокруг.

— Какого ляда ты тут забыл, старичок? — пробормотал Кальдер, когда Утроба плюхнулся рядом.

— Разрази меня, коли знаю. Мои глазоньки не те, что раньше. — Утроба взялся за пряжку на поясе и покрутил её. — А разве не здесь положено срать?

Кальдер заржал.

— Здесь положено устраивать срач. Хотя если ты спустишь портки и наведёшь чуток лоска башмакам Бродды Стодорога, возражать не стану.

И вот из темноты выступил Чёрный Доу. Он величаво обходил Скарлингов Трон, на ходу грызя кость. Болтовня притихла, а потом и совсем умерла, осталось только потрескивание углей, да неразборчивые обрывки песен извне. Доу начисто обглодал кость и швырнул в огонь, облизывая пальцы один за одним, пока всматривался в каждое пестрящее тенями лицо. Растягивал тишину. Заставлял их ждать. Не оставлял сомнений, кто самый большой человек на этой горе.

— Ну, — под конец произнёс он. — Неплохая отработочка за день, а? — И вознёсся великий шум, мужи потрясали рукоятями мечей, колотили боевыми рукавицами в щиты, вминали кулаки в броню. Присоединился и Скейл, грохоча шлемом о поцарапанный набедренник. Утроба бряцал мечом в ножнах, немного виновато, ведь он бежал недостаточно быстро, чтобы успеть его обнажить. Кальдер, заметил он, оставался недвижим, и лишь кисло цыкнул зубами, когда утих восторг победы.

— Хороший день! — Стодорог скалился на огонь.

— Айе, хороший день, — сказал Долгорукий.

— Который мог бы стать ещё лучше, — произнёс Железноглав, кривя губы на Золотого, — если б мы только перебрались через броды.

Глаза Золотого загорелись в синюшных глазницах, вздулись мышцы на скуле, но он сохранял спокойствие. Наверно потому, что возражать слишком больно.