Герои Курской битвы

Теперь никаких сомнений не остаётся: четвёрка опытных пиратов будет действовать согласованно и осторожно.

Для начала — ограничить врагу свободу манёвра на высоте. Следовательно, надо снизиться и „прикрыться“ землёй, она, как пехотинцу, лётчику тоже может служить укрытием. Правда, земля затруднит свободу защиты и потребует аккуратности в пилотировании. Но я один, мне легче это сделать, чем им вчетвером.

Всё это едва промелькнуло в сознании, а руки уже вели машину в глубокую спираль. Враг, делая разные вращательные комбинации, ничего не предпринимает. Он ждёт удачного момента. И как только я резко у земли выхватил самолёт из спирали, два „Мессершмитта“ с разных направлений атаковали. Двумя бросками из стороны в сторону уклоняюсь от прицельного огня. Оба немца далеко отходят, летят на параллельных курсах со мной, как бы демонстрируя подготовку к новому нападению. Странно, зачем? Третий „мессершмитт“, тоже не сумевший атаковать, на большой скорости проносится сверху и выскакивает вперёд, подставляя свой хвост, как бы говоря: „На, стреляй!“ Явная приманка, знакомая ещё по Халхин-Голу.

Понимаю, почему пара так демонстративно летит по сторонам. Она отвлекает, чтобы я не заметил, откуда готовится решительная атака. „Мессеры“ хотят со мной расправиться наверняка. Одному против четырёх „кувыркаться“ и метать Як из стороны в сторону не следует: можно неосторожным манёвром наскочить на вражеский прицел. „Только спокойно, — как бы уговариваю себя, — сейчас злость не поможет, а только вызовет спешку и суету, которые всегда мешают хорошо видеть и хорошо соображать“.

Всё внимание на четвёртого гитлеровца. Он находится сзади меня, со стороны солнца на порядочной высоте и по-прежнему выжидает. А что, если пойти на приманку и показать себя черноносому „вахлачком“, а потом развернуться перед ним и заставить его драться на вираже?

Я помчался за приманкой. Черноносый камнем свалился на меня. Я ошибся в расчёте из-за солнца, оно подвело в определении расстояния, и фашист, идущий на большой скорости, оказался так близко, что задуманный мной манёвр сразу стал явно непригодным для решительного нападения. Но им можно воспользоваться для выхода из-под удара.

Вижу, как атакующий начинает поворачиваться, чтобы прицелиться. Я чувствую, что ему сейчас мешает взять меня на мушку его же собственная чрезмерно большая скорость, которую он развил за счёт пикирования. Осеняет мысль: „Пускай ещё сближается, только не дать прицелиться!“

На какое-то мгновение забываю про остальную тройку; они предоставили меня сейчас полностью своему вожаку, и я, летя по прямой с повёрнутой назад головой, впиваюсь глазами в стремительно догоняющего меня черноносого. О пилотировании не думаю. Самолёт как бы растворился во мне и является продолжением моих рук, мыслей. Всё внимание на врага. Диск его бешено вращающегося винта блестит на солнце двумя горизонтальными линиями, похожими на какие-то странные большие шевелящиеся усы, словно они, двигаясь, вынюхивают меня. Пожалуй, в эти секунды чувствую все движения противника лучше, чем свои: ведь стоит невпопад шелохнуть самолёт, и я пропал. В такие критические моменты боя чувства приобретают наитончайшую остроту. Вот он берёт меня на прицел. Я, не показывая виду, не даюсь, создавая боковое скольжение. Это вводит врага в заблуждение, он думает, что я, погнавшись за проскочившим вперёд истребителем, ничего не вижу сзади себя. Хочется, так хочется отвернуться от его чёрного до лоска, противного носа, что от напряжения рук и ног, кажется, дрожит весь мой Як.

Креплюсь. Жду. Гитлеровец, не понимая, в чём дело, продолжает ловить меня в прицел, но по-прежнему неудачно, при этом он так быстро сближается со мной, что вот-вот врежется.

В этот миг черноносый, не желая пугать меня своей стрельбой, очевидно, убеждённый, что я его не замечаю, расчётливо, чтобы снова повторить атаку, отваливает вправо, показывая жёлтое, как у змеи, пузо с чёрными крестами на крыльях. Сколько я ждал этого мгновения! И вот оно… Резкий доворот. Враг в прицеле. Очередь! И „Мессершмитт“, пронизанный в упор, взрывается.

Только успел отскочить от обломков, клуба огня и дыма, вижу рядом другой фашистский истребитель.

Скорее к нему. Очередь! Враг шарахнулся. Я — за ним. Вторая очередь, третья. Попадание есть, но чувствую, что поспешил: огонь для противника не смертелен. Хочу точнее прицелиться, но не получается: „Мессершмитт“ закрутил размашистые „бочки“ и в перекрестье прицела никак не попадается. Конечно, на таких фигурах его легко можно было бы подловить, но нельзя увлекаться. Опасаясь остальной вражеской пары, бросаю вертлявого „Мессершмитта“ и, осматриваясь, верчу свою машину по горизонту.

Поблизости никого нет. Не верится! Они в хвосте? Продолжаю круто виражить. Никого. Куда девались? Гляжу на солнце. Там маячит какая-то точка. Она растёт в глазах. Ниже её замечаю уходящих фашистов. Один из них летит сзади, оставляя за собой сизо-чёрный дымок. Ага! Значит, мне всё же его удалось подбить. Зря поторопился, можно было бы и уничтожить.