Герои Курской битвы

Боже, какой жестокий и красивый бой! Восхищает и то, насколько грамотно и стремительно действует командир эскадрильи, руководя боем горстки советских истребителей. Мгновенно оценивает ситуацию, и — вперёд.

А вот другой бой.

«…Бомбардировщики врага летят небольшими группами, волной на широком фронте, как бы собираясь сеять бомбы по всей полосе движения наших танков. Такого боевого порядка ещё не приходилось встречать. Мы с Анниным пошли в атаку на их правый фланг, Карнаухов с Лазаревым — на левый. Вглядываюсь, нет ли с „Юнкерсами“ истребителей. Но их как будто не видно.

Выбираю для нападения самую большую группу, идущую плотным клином девятки. Мой Як на пикировании набрал очень большую скорость. Зачем она сейчас? Это только усложнит атаку по тихоходным „Юнкерсам“. Теперь отчётливо видно, что их много — трудно сосчитать. А нас всего четвёрка. Два „Мессершмитта“ летят сзади и ниже моей цели. Пару „худых“ (так называли наши лётчики истребитель „Мессершмитт“ за его тонкий силуэт) вижу и на фланге, куда полетела пара Карнаухова. Атаковать „Юнкерсы“, не прогнав истребителей, невозможно. Заставить наших ведомых Аннина и Лазарева связать их боем также опасно: уж очень близко к „Юнкерсам“ летят эти „худые“, и они помешают нам с Карнауховым подойти к бомбардировщикам. Высота и скорость дают нам возможность мгновенно произвести любой манёвр. Атаковать сначала фашистские истребители непосредственного сопровождения? Но на этом потеряешь время, а восьмёрка „Мессеров“ опомнится и может накрыть нас. Мы свою задачу не выполним. Однако иного выхода нет. Дорога каждая секунда! Зная, что при наших атаках с высоты „Мессершмитты“, защищаясь, бросают свои бомбардировщики и уходят, передаю Карнаухову:

— Алексей! Бей сначала истребители!

Пара „Мессеров“, на которую пошли мы с Анниным, замечает нас и, прижимаясь к земле, уходит, не приняв боя. На одну-две минуты путь к бомбардировщикам открыт, и я, пользуясь разогнанной на пикировании скоростью, подбираюсь снизу под их строй. Очередь! И бомбардировщик неуклюже опускает нос к земле. Не отворачивая, беру в прицел второго. Очередь! Из „Юнкерса“ вырываются клубы чёрного дыма, и он, вспыхнув, проваливается.

Вся группа „Юнкерсов“, точно горох, рассыпалась, в беспорядке сея бомбы, очевидно, по своим же войскам (смотреть некогда).

Одни фашистские бомбардировщики, защищаясь, создали оборонительный круг, другие, прижимаясь к земле, уходят. И только пятёрка „Юнкерсов“ летит, как на параде, прежним курсом. Они близко от Аннина. Время терять нельзя.

— Атаковать пятёрку!

— Понятно! — отвечает он.

Горит ещё один вражеский самолёт. Подбит второй. Шарахаясь, он разгоняет свой же строй. Аннин стреляет метко.

Волна фашистских бомбардировщиков разгромлена. На подходе больше нет. Задачу выполнили. Но что с нашей группой? Там, где только что вела бой пара Карнаухова, висят два парашютиста и факелом горит Як. Вокруг него вертится тройка „Мессеров“. Второго нашего истребителя не видно. Неужели сбили? Над нами высоко, еле видно, — рой самолётов. Среди них замечаю Яка. С Анниным спешим туда. Эх, больше бы высоты, мигом бы оказались на месте. Но высоты нет, ведь мы вели бой почти у самой земли. Наши Яки кажутся сейчас совсем тихоходными, хотя они и работают на пределе.

Понимая, что наша помощь дерущемуся в высоте лётчику может опоздать, кричу:

— Як! Як! Мы ниже тебя!

И в этот момент в наушниках слышу тревожный голос:

— „Мессеры“! „Мессеры“!

Взглянул на напарника. Там точно само „предательское“ солнце выпустило пару „мессеров“ и бросило на Аннина. Но Дмитрий, выходя из-под внезапной атаки, резко крутит свой самолёт. Я — за ним.

Сверху, со стороны солнца, на нас сваливается ещё пара „худых“. Дело плохо: прозевали. У противника преимущество — высота. Мы применяем испытанный оборонительный манёвр „ножницы“ и, защищая друг друга сзади, переходя из стороны в сторону, стараемся оторваться от врага.

Через минуту Аннин передаёт, что больше не может драться: ранен, ослабел, самолёт подбит… Опасаясь, что он потеряет сознание и разобьётся, приказываю:

— Домой! Не можешь — садись!

На какой-то срок мне удаётся всю четвёрку „Мессершмиттов“ отвлечь на себя. Аннин вырывается из боя и уходит, оставляя струйки серебристой пыли. Очевидно, у него пробит бензиновый бак и горючее выбрасывается наружу. Гитлеровцы, считая, что он сбит, не преследуют, а остаются со мной. Я проверяю исправность самолёта, делаю глубокий вираж, внимательно знакомлюсь с обложившими меня „худыми“. Они — этого я от них не ожидал — предоставляют мне полную возможность произвести „Разминку“. Что это значит? Я рассчитывал: четвёрка бросится на меня, спеша расправиться со мной и мешая друг другу. Тогда от неё будет легче уйти, а тут такая медлительность. Не ждёт ли меня какой-нибудь подвох?

Настороженно снова делаю полный вираж, только в другую сторону. Один „Мессер“ уходит вниз под меня, другой, с какими-то разноцветными росписями на фюзеляже и с чёрным носом, — кверху, двое остаются по сторонам.