Герой на подработке. Ищи ветра в поле

— Морьяр, а почему Холща постоянно Нинэлле бьёт? — с искренним детским непониманием уставилась на меня Элдри, пока Стая обустраивала лагерь. — Она плохая разве? И почему он её постоянно куда-то уводит?

— Она не плохая, но она плохо учит уроки. Так что давай рассказывай то, что ты учила позавчера. Может, тебя тоже нужно наказать.

— Но это было позавчера!

— Это не говорит о том, что ты не должна помнить пройденный материал.

Элдри насупилась, надулась и попыталась скрыться:

— А можно я сначала помогу Шептуну с ужином?

— Хорошо. Иди.

Девочка довольно, пока я не передумал, ринулась кухарничать. Я не менее довольно усмехнулся ей вослед.

— Влюбился он, что ли? — донёсся до меня тихий шёпот Марви, тоже наблюдающей, как в свете вечерней зари Данрад пинками подталкивает передвигающуюся на четвереньках Нинэлле в рощицу. Шептала женщина Сороке, но слух у меня был отменный. Я всё слышал. И даже ответ разобрал.

— Шути больше. Ему просто нравится ломать людей. Он ведь и всех нас за душу цепко держит.

Будь мы в каком другом мире, я бы наверняка услышал и завершающую речь фразу: «Сущий дьявол!».

И что делать с этим дьяволом я пока не знал. События с Нинэлле криво наложились на воспоминания о том, как Данрад сделал Элдри мишенью себе на потеху. Я всерьёз задался вопросом место ли мне среди этих людей… Треклятье! В конце будущей зимы будет три года, как я в Стае. А я только-таки созрел до таких мыслей!

— Странник! Оглох, что ли?!

За мыслями и от усталости я задремал сидя. За это время солнце значительно приблизилось к горизонту, Данрад вернулся и настойчиво звал меня к себе.

…Хоть бы на этот раз труп закапывать! Судьба, ну пожалуйста!

— Да? Чего надо?

— Эта блядь вон в той стороне валяется под приметной берёзой. Прямо иди и не пропустишь. Займись ей. Как очухается, ко мне суку веди.

Наверное, в моих глазах загорелся очень нехороший огонёк возмущения из-за очередной тяжёлой работы, за которую мне никто не заплатит, ибо Данрад нехорошо усмехнулся, скрестил руки на груди и язвительно сообщил:

— А ты думаешь мне с твоей девкой легко? Вечно оглядываюсь, не стоит ли за спиной, когда ссу.

— Я за своей сам слежу.

— Но, ядрёна вошь, кормлю её я. И лошадь ей справил из общака тоже я, мать твою! Так что иди теперь, лечи мою бабу. Или что? Тебе, сука, можно при себе девку иметь, а я себя ущемлять должен?!

Я послушно пошёл искать Нинэлле, хотя мог много чего сказать Данраду в ответ. Хотя бы то, что Элдри своё скромное содержание с лихвой отрабатывает. И по лагерю помогает, и лечит она лучше меня. Значительно.

…Не, ну чего он так взъелся-то?! Да ещё ни с того ни с сего!

И скажу по чести. Этот вопрос не оставлял меня до самого Ковальграда.

* * *

После кратенького приватного объяснения с Данрадом, произошедшего на последней стоянке перед въездом в город, я прекрасно понимал, что Нинэлле останется в Стае надолго. Но мой любимый вожак решил ещё и добить меня, когда поставил девицу заниматься хозяйством по арендованному им дому и, глядя как она отрешённо чистит котелок в углу кухни, довольно похлопал сидящего рядом меня по плечу да воодушевлённо заключил:

— Хорошо-то как! Чего только раньше всё сами делали? Пожалуй, сука, мы каждому из нас по бабе справим и будем по трактам словно жируны[3] ходить. То-то заживём!

Я скосил на него крайне неприязненный взгляд и отодвинулся подальше. Но тут, как на зло, на кухню забежала Элдри, которой я ранее поручил штопать мою рубаху. Эту самую рубаху, из которой торчала игла с ниткой, она и держала в руках.

— Морьяр, а там на спине ещё одна дырка, про которую ты не говорил. Править?

— Конечно. Штопай иди!

— Вот-вот. Я ж говорю. То-то заживём! — словно в тосте поднимая кружку, в которой на этот раз была просто вода, радостно сообщил Данрад и, отпив, принялся набивать свою трубку.

Пока он не начал курить, я вышел с кухни, хотя, наверное, стоило бы остаться и напрямую спросить, чего от меня так настойчиво желают добиться.

— Ты что такой? — тут же спросил меня Сорока. — Мрачнее склепа выглядишь.

— Да, — протянул я и, подумав, подсел к приятелю.

Сорока был назначен караульным. Он расположился возле окна, выходящего на улицу. Ставни были открыты настежь. Рамки, в которых обычно располагались слюдяные пластины или стёкла, по-летнему оказались пусты. На карнизе не болталось никакой занавески. В таком состоянии окно больше походило на дыру в стене, которую хотелось поскорее заделать. Но Сороку это не смущало. Мужчина бездеятельно сидел, положив ноги на низенький столик и поглядывал на прохожих. Те, сталкиваясь с ним взглядом, в основном опускали глаза и продолжали спешить по своим делам. Некоторые девицы заинтересованно улыбались, разглядывая его шрамы на лице. А вот стражник, который наверняка уже знал, кто поселился в этом доме, остановился и пристально оглядел, словно хотел запомнить каждую чёрточку нового гостя Ковальграда. Мне на миг стало интересно, чтобы этот служивый смог рассказать своим товарищам, но тут солнечный утренний свет заиграл на золотой круглой серьге Сороки, и мои мысли вернулись к заданному мне вопросу.