Герой туманной долины

— Ничего, не переживай, — предвещая извинения, проговорила она, слегка поджав губы, но лишь на мгновение. — Не хочу, чтобы ты лопался как мыльный пузырь, — усмехнулась она, припоминая старую шутку, заставляя парня улыбнуться вновь.

Делла запустила руку в вельветовую оранжевую сумку, порылась там с полминуты, тяжело дыша, а потом взволнованно, разгоряченно выудила на свет книгу.

Шеннон моргнул и против воли отступил на шаг, с приоткрытым ртом глядя на обложку.

«Биография неизвестного».

Придуманное в ночи название, которое исполосовало обложку с нарисованным тушью горным озером, на берегу которого сидела одинокая мужская фигура. Рисунок Камерона, над которым тот работал долгий месяц, испорченный именем его лучшего друга, красовавшимся вверху.

«Нет. Только не это, прошу, не сейчас!»

— Я знала, что не ошиблась! — Плясавшие обычно в глазах Деллы искры разгорались с новой силой с каждым словом. — Ты писатель! Настоящий! — Она восторженно потрясла книгой в воздухе, после прижала ее к груди. — Я и твое интервью нашла! Ты там совсем другой, я сначала тебя даже не узнала!

Она распахнула книгу на черном нахзаце, коротким ногтем постучала по фотографии друга, скользнула глазами и пальцем к белой витиеватой цитате под ней.

Шеннон зажмурился, не желая смотреть на себя. Того себя, каким был когда-то, в момент короткого писательского триумфа.

— Тут даже твое фото есть! — продолжала Делла. — Я чуть не завизжала, когда увидела вчера твое имя на обложке. Думала, мне показалось, а ведь взглядом зацепила совершенно случайно! Ты только представь!

Она перевела дух и, тяжело дыша, словно от собственных слов запыхалась, воззрилась на Шеннона.

Радость в его взгляде угасла, плечи напряглись, а руки сложились на груди словно сами собой. Телу потребовалось мгновение, чтобы отгородиться от предмета, который Делла держала в дрожащих от волнения пальцах.

Шеннон замер, чувствуя колючую вину, ползущую по коже, потому что девушка вдруг поникла. Он слишком холодно и тоскливо смотрел на нее.

— Я нашла твою книгу в книжной лавке у дома, — уже менее воодушевленно произнесла она, ее хрупкие плечи опустились. — Я тебя расстроила, да?

И уикенд в Стамбуле вдруг исчез. Растворился, став серой дымкой, не махнув на прощание и забрав с собой весь тот азарт, с которым Шеннон выводил слова на чистых листах бумаги, пока Делла отдавалась сновидениям.

Воспоминания о людской злости, непримиримом гневе и холоде, с которым его работу отвергли, накатили волной и в мгновение погребли его под собой.

Он тогда пообещал себе больше не писать. Пообещал и обещание нарушил почти сразу, сев за другое произведение, над которым корпел, которое хотел сделать достойным читателей и которое бросил на середине, потому что по пути себя растерял.

— Я не писатель, Делла, — ответил Шеннон, вкладывая в слова столько льда, сколько накопилось в душе за годы. Этот лед так и не растаял, превратился только в неприступный айсберг, о который сейчас разбивался чей-то корабль. Ее корабль. — Я давно перестал им быть.

Делла не заслужила. Не заслужила злости, которая была готова выплеснуться через край, и не заслужила перекошенного от боли лица, на которое упала тень негодования.

Шеннон знал, что так и будет. Знал уже тогда, когда, сидя под лампой и слушая приглушенный шум ночного Стамбула, писал о падении с облаков, после которого ломаются ноги, а на теле появляются новые синяки.

Делла не должна была найти книгу — никто не должен был.

— Ты отозвал права на рукопись, да? Забрал книгу у издательства. Потому что она только твоя?

— Потому что она ничтожна.

— Зачем ты ее обесцениваешь? — Делла выглядела изумленной, а в ее наполняющихся слезами глазах застыло разочарование. — Твой труд…

— Был напрасен. Книгу никто не понял, ее не приняли.

— Я поняла, — прошептала Делла, поникнув окончательно.

Шеннон силился не зажмуриться и так же усердно пытался понять, почему вдруг занял оборонительную стойку с той, с кем защищаться совсем не следовало? Почему в одночасье вернулся тот Шеннон Паркс, которого однажды отвергли?

Ответ на это «почему» пришел сам. Чтобы его душу не выворачивали наизнанку, чтобы не оголяли нервы и не играли на них, как на гитарных струнах, желая извлечь достойный звук.

— Не думаю, — сухо, почти бесстрастно отозвался парень, мысленно разрывая себя на части, ломая собственные кости и кости Роба, историю которого пытался поведать и которого все чаще вспоминал в последнее время против воли. — Я прошел слишком многих критиков, чтобы понять, что книга — полная ерунда.

— Может, для критиков и да, но не для людей, — обреченно ответила Делла, прижимая к боку вельветовую сумку, пытаясь защититься ей от сгущающегося вокруг мороза. — Ты писатель. Мы говорили об этом, помнишь? — На ее лице промелькнула искра надежды. — Ты писатель, и когда примешь это…

— Не писатель. Не теперь, — покачал головой Шеннон, сжимая губы. — И, боюсь, никогда больше. Ты однажды поймешь. Все однажды понимают.