Герой туманной долины

— Идем? — тихо спросил Шеннон, осторожно переплетая их пальцы.

— Идем, — согласилась Делла, даря ему нежную, аккуратную улыбку.

«Прочь из туманной долины, — мысленно проговорил он, утягивая девушку за собой. — Прочь отсюда навсегда!»

* * *

Ноги у него дрожали не меньше, чем перед последним экзаменом в университете, но он упорно продолжал двигаться к микрофону, под мышкой сжимая книгу, в которой уместились несколько лет его жизни, тысячи выстраданных слов, десятки невысказанных лично мыслей и полтонны неподъемных переживаний.

Они узнали его. Почти все, сидящие за круглыми столиками, те, которые когда-то писали нелестные отзывы и поливали грязью только-только родившегося писателя. Друг для друга — простые люди, для Шеннона — пестрая толпа, которая однажды его снесла.

Рождаться — больно. Перерождаться — больнее во сто крат. Истина, которую открыл некто очень дорогой и близкий сердцу, окруженный ярким пурпурным свечением и с неизменной электронной сигаретой в запачканных краской пальцах.

— Прозаик Шеннон Паркс назвал его Роб, — начал он под гул голосов, умолявших его покинуть место под двумя прожекторами, за стоящим на высокой стойке микрофоном.

Ему не были рады. На него все еще смотрели с презрением.

Шеннон сосредоточил взгляд на Делле, сидящей в конце небольшого кафе — пристанища всех пишущих, пристанища всех говорящих и рассказывающих.

Она смотрела на него поверх чужих голов уверенно, ободряюще кивала даже несмотря на застывшую на ее лице тень переживания — та давала понять, что Делла волновалась за него не меньше, чем волновался за себя сам Шеннон.

— Прозаик Шеннон Паркс назвал его Роб, — начал он вновь, уже громче, перекрывая шум и игнорируя недовольные лица. — Он заставил его страдать, доживая последние дни, заставил пить крепкий алкоголь не морщась, прощаться с дорогими сердцу людьми, чьи жизни были столь же мимолетны.

— Он убил его. Забрал его минуты и его память на каменистом берегу горного озера; принес его в жертву, чтобы не погибнуть самому… — Шеннон помедлил, про себя добавляя «чтобы не спятить от картинок ваших мечтаний, запертых в оболочку ужаса», — … заставил принять на себя всю боль своего создателя и позволить тому еще немного походить по земле, насладиться короткой славой.

Роб, которого никто не понял и которого Шеннон Паркс вернул себе, был особенным. Он боялся любить жизнь, поэтому убедил себя, что терпеть ее не может, и смертью грезил, но грезил не по-настоящему. Это, кстати, тоже осталось незамеченным людьми, что листали страницы книги, которую сейчас держу в руках.

Шеннон Паркс почти возненавидел Роба, заставил себя его забыть, спрятал в темной клетке за ребрами и почти не вспоминал долгих три года — только очень редко, перед сном, когда сознание откатывалось во времена, наполненные жаждой рассказать эту историю.

Он жаждал, и он рассказал. А над ним посмеялись, назвали безумцем, пожелали смерти. От него отвернулись даже те, кто на пути к этому этапу подбадривал и протягивал руку помощи прежде. Роба не оценили по достоинству — ни сам создатель, ни те, кому создатель свое творение показал.

И теперь я здесь. Здесь, чтобы сказать, что Роб был лучше вас всех. Он был честен с собой и свои контрасты принимал вместе со своей болью, он был смел и не по годам мудр, а любил других не для своего спасения, а просто так.

И теперь я здесь. Здесь, чтобы защитить того, кого однажды из-за чудовищной неудачи я сам отверг и выкинул в мусорное ведро, сожженное на заднем дворе.

Вы не поняли его, но понял я и те несколько, которые оставались с ним до конца. Я надеюсь, Робу нас хватало и, думаю, он простит меня однажды. Но знаю точно — не простит вас и вашу желчь, ваши громкие слова и нежелание повернуть голову хотя бы на пять градусов в сторону, чтобы посмотреть на людей не через примитивную призму.

Шеннон шумно выдохнул, набрал в легкие побольше воздуха и продолжил:

— Почему людям нравятся книги? Потому что в них есть правила: есть цель, есть смысл, есть назначение. И если сюжет оборачивается драмой, значит это зачем-то, черт вас дери, нужно! — Он заставил себя остановиться и прервать готовый сорваться с губ вскрик. — Но вы не стали рассматривать — ни меня, ни Роба, ни проклятую вами «Биографию неизвестного». Вы растоптали ее цель, ее смысл и ее назначение. А сейчас взгляните друг на друга. — Шеннон выдержал минутную паузу и вдруг распрямил плечи, вскинув подбородок. — Роб живет в каждом из вас. Он там заперт, он там ждет своего часа, а когда выйдет, вы вспомните меня и роман, который безропотной массой втоптали в землю. Взгляните друг на друга, — его голос стал ровнее и увереннее, — и, быть может, вы увидите Роба в сидящем рядом с вами друге.

* * *

Он покинул сцену в тишине, только ножки стула скрипнули по полу, когда с него поднялась Делла, в глазах которой стояли слезы. Слезы гордости. Она поспешила за другом, накидывающим на плечи пальто по пути к выходу.