Герои, творцы и хранители японской старины

Лирическая поэзия - первая по времени из известных нам форм монолога. Человеку современному для его произнесения вполне достаточно ощутить свою душевную обособленность, для которой окружающие его люди не могут служить решающей помехой. Но для поэта "Манъёсю" необходимым условием душевной обособленности служит лишь отделенность физическая. Однако монологам "Манъёсю" еще очень далеко до стихов современных поэтов, которые зачастую принимают форму "писем ни к кому". Они почти всегда имеют конкретного адресата и являются поэтому частью диалога. Путешествие, однако, может иметь и совсем иную поэтическую "сверхфункцию". Движение удаляет от привычного социума, но одновременно оно приближает к природе. Отсюда созерцательность раннеяпонской поэзии, создающая эффект слияния человека с природой. С точки зрения функциональной странничество, таким образом, приспособлено для выявления сокрытого в человеке душевного потенциала. Пространство японской поэзии поэтому с полным основанием может быть названо пространством лирическим.

Основная часть песен "Манъёсю" написана во время прогулок, путешествий, службы в удаленных от родного дома местах. В условиях недостаточно разработанных средств лирического самовыражения топоним становится одним из основных способов, актуализирующих лирическую информацию. Места, где побывал поэт и которые он воспел или же просто упомянул, становятся вехами его жизненного пути и судьбы. В плаче Хитомаро о царевне Асука поется:

Пусть же Асука-река,

С именем которой здесь

Имя связано ее,

Будет тысячи веков

Вечно воды свои лить...

No 196, пер. А. Е. Глускиной

География переплетается с любовью и становится ее необходимым атрибутом:

Оттого ли, что дева любимая есть у меня,

Которую, может быть, мне не придется увидеть,

Как остров желанный, далекий тот - Авасима,

Сном спокойным забыться я ныне не в силах,

И о ней я все время тоскую в пути!

No 3633, пер. А. Е. Глускиной

Путешественнику вовсе не свойственно сетовать на трудности пути. Преодоление расстояния служит для поэта лишь поводом и одновременно условием для выражения своих чувств. Неизвестный нам автор после благополучно пережитого им шторма пишет:

Месяц, плывущий ночами,

Что черны, словно ягоды тута,

Пусть скорее покажется в небе вечернем,

Чтоб за множеством дальних морских островов

Среди моря равнины широкой

Я увидел места, где живет дорогая жена!

No 3651, пер. А. Е. Глускиной

И хотя китайская литература, оказавшая на японскую многостороннее влияние, предоставила, казалось бы, японцам множество сюжетов для стихотворческого осмысления, лишь один мотив прочно и органично вошел в генофонд японской поэзии. Мы имеем в виду цикл песен о Танабата, воспевающих несчастную любовь Волопаса и Ткачихи (Вега и Альтаир), которые разлучены Небесной Рекой (Млечный Путь) и могут встречаться только раз в году - 7-го дня 7-й луны. В "Манъёсю" около двухсот песен посвящено этой легенде:

У Реки Небес,

На разных берегах,

Мы стоим исполнены тоски...

О, хотя бы слово передать

До того, пока приду к тебе!

No 2011, пер. А. Е. Глускиной

Любовная тоска, не опосредованная пространством, вызывает удивление:

Нет, не ведало

Сердце мое,

Что так я стану тосковать,

Хоть горы и реки

Не встали между нами.

No 601

Пространственно-материальная метафора дороги универсальна. И смерть любимой - вечная разлука - также описывается Якамоти с ее помощью:

Если б знал я, где лежит тот путь,

По которому уйдешь ты от меня,

Я заранее

Заставы бы воздвиг,

Чтобы только удержать тебя!

No 468, пер. А. Е. Глускиной

В стихах Якамоти представлен мотив разлуки с прекрасным и радостным миром. Но одиночество познается поэтом через разлуку - оно еще не стало естественным состоянием, до которого события внешнего мира не могут дотянуться:

Жаворонки поют

Возле жаркого солнца.

Весна...

А я один

И оттого печален.

No 4293

В "Манъёсю" уже вполне различимо проглядывает ощущение жизни не столько как встречи, сколько как прощания. И мотив разлуки расстоянием начинает органично переходить в мотив непрочности мира: если жизнь есть движение, расставания с миром не избежать:

С незапамятных времен,

С той поры, как в мире есть

Небо и земля,

Говорят, передают,

С давних пор из века в век,

Что невечен этот мир,

Бренный и пустой!

И когда подымешь взор

И оглянешь даль небес,

Видишь, как меняет лик

Даже светлая луна.

No 4160, пер. А. Е. Глускиной

Впоследствии острое осознание быстротечности бытия станет одним из основных мотивов японской поэзии. Обычно это объясняют влиянием буддизма. Однако, как нам представляется, никакие иноземные идеи, не имеющие основания в национальных устоях мировосприятия, не могут быть усвоены. Лишь там, где буддийские идеи получили соответствие с местными традиционными представлениями, это влияние оказывалось по-настоящему прочным.

Якамоти за свою жизнь тоже пришлось немало путешествовать. В 746 г. он был назначен управителем провинции Эттю (совр. преф. Тояма):

В дальней, как небесный свод,

В стороне глухой велел

Управлять страною мне

Наш великий государь.

И, приказу покорясь,

Сразу тронулся я в путь.

No 3957, пер А. Е Глускиной