Герои умирают

Не глядя он протянул руку за шлемом, но оказалось, что тот уже сам наезжает на него. Скоро его глаза оказались закрыты щитками, а рот и нос – респиратором. Хари поправил его и вдохнул безвкусный нейтральный воздух.

В поисках кнопок управления Хари скользнул ладонями по подлокотникам, но кресло уже само запустило процесс. Под закрытыми веками вспыхнул свет – это индукционный шлем стимулировал зрительный центр мозга. Перед глазами поплыли бесформенные цветные пятна, которые скоро слились в простые геометрические фигуры – линии, квадраты, круги. Они набирали глубину и плотность по мере того, как схема обратной связи шлема отслеживала процессы в голове Актера и настраивала устройство ввода так, чтобы его излучение совпадало с индивидуальными характеристиками Хари.

Тем временем монотонный повторяющийся лязг, похожий на дребезжание коровьего колокольчика, который Хари слышал с самого начала индукции, разделился на отдельные звуки, а те постепенно слились в начальные аккорды баховского мотета «Иисус, моя радость», затем добавились инструменты и голоса – и в ушах Хари зазвучала «Ода к радости» из Девятой симфонии Бетховена, а его взгляд услаждал летний пейзаж Скалистых гор, увиденный с вершины Коппер-Маунтина. Кожа пошла мурашками от бодрящей ласки ветра, плечо ощутило шершавое прикосновение мотка пеньковой веревки, ноги – давление сапог, ноздри защекотал аромат белых и желтых цветов вперемешку с мускусной вонью сурков, чьими норами были изрыты склоны горы.

Вместе с этим тело Хари ощущало прикосновения председательского кресла – кинестезия реальности никуда не делась. Обычное кресло параллельно с индукцией поставляло бы ему в кровь химические подавители, род снотворного, которое притупило бы его восприятие себя, открыв непосредственный доступ к чужому опыту, не пропущенному через фильтр собственного «я». Но это кресло не было даже оборудовано прибором для впрыскивания препарата: должность Председателя не позволяла его владельцу расслабиться настолько, чтобы полностью стать кем-то другим, забыв себя и свои многочисленные обязанности перед Студией.

Скалистые горы еще продолжали таять на экране век, а действие уже шло.

Сначала возникло место – комната, залитая солнечным светом, более густым и желтым, чем на Земле. Грубые шерстяные одеяла брошены на матрасы, щетинистые от торчащей из них соломы. На матрасах прильнули друг к другу мужчина, женщина и две маленькие девочки. На голове у всех четверых конусы из тускло поблескивающего металла, похожие на накомарники.

Затем подключились запахи и звуки. Потянуло сохнущим на солнце конским навозом, вонью потных человеческих тел, взмокших под доспехами. Где-то далеко вскрикивали возчики, прокладывая телегам путь в толчее улиц, поблизости журчала вода. Наконец раздались голоса.

– …За что? Я не понимаю. Я всегда был лоялен к властям, – говорил мужчина на вестерлинге, главном диалекте Империи. – Поймите, нам очень страшно.

Кресло было подключено к главному компьютеру Студии, который поддерживал протокол перевода при помощи искусственного интеллекта, так что каждое сказанное слово звучало в голове Хари дважды – в оригинале и на английском. При этом перевод чуть запаздывал, и Хари, который прекрасно владел вестерлингом, пакули, липканским и сносно объяснялся еще на паре диалектов, раздражало это эхо в мозгу.

Скрипнув зубами, он постарался сосредоточиться на кинестезии Актера, в чьем сознании он оказался.

Тело ощущалось как стройное, не мускулистое, но очень спортивное. Доспехи из легкой, гибкой кожи, плащ, наручи, ботинки. Человек контролировал не только каждое движение тела, но и его положение в пространстве, словно танцор или акробат. Доспехи без гульфика – в нем нет нужды, так как отсутствует постоянное инстинктивное стремление мужчины защищать свои наружные половые органы.

«Женщина», – решил Хари и тут же ощутил, как панцирь туго облегает грудь – точнее, груди.

И тут все сошлось: и знакомая откуда-то линия от груди до бедра, и легкий наклон головы, которым она отбрасывала за спину волосы, и такое характерное пожатие плечами. Она еще молчала, ее голос еще не раздался в его ушах, а он уже все понял.

– Нам всем страшно. Но я клянусь, что спасу вас, если вы мне поможете, – сказала Шанна.

3

– Конечно помогу! – восклицает мужчина. – Думаете, я хочу, чтобы мою жену и дочек отдали Котам на растерзание?

Его жена вздрагивает при этих словах; дочки ведут себя спокойно, – наверное, они еще слишком малы, чтобы понимать смысл сказанного.

– Конечно нет, – говорю я и улыбаюсь своей самой лучезарной улыбкой. Она работает: его взгляд заметно теплеет. – Коннос, ты можешь ничего не объяснять, если не хочешь, но мне интересно: как ты добрался сюда? Донос на тебя был подан четыре дня тому назад; как случилось, что тебя еще не арестовали? Не хочешь – не говори, твое право, но если ты расскажешь – это может спасти жизнь другим, понимаешь?

Я опускаюсь на шершавый дощатый пол, подогнув под себя ноги. Коннос нервно оглядывается на моих спутников – я перехватываю его взгляд: