Герои в красных галстуках

— Коля погиб, а я продолжал воевать, и сейчас живу на свете только потому, что он без раздумья отдал за меня свою жизнь. Я и сейчас не могу без слез вспоминать этого юного солдата.

Давно отгремели сражения Великой Отечественной войны. Земля излечила свои раны: осыпались, поросли травами окопы и траншеи, на месте разрушенных зданий высятся новые, и только в памяти людской война навсегда оставила свой след.

Люди помнят тех, кто отдал свои жизни за их будущее. Не зарастают тропы к священным местам братским солдатским могилам. Жители поселка Каркауховка свято чтут память воинов, погибших при форсировании Днепра в сентябре сорок третьего года. На братской могиле установлен памятник павшим героям. Ежегодно в День Победы здесь проводятся митинги трудящихся поселка с участием бывших воинов, возлагаются венки.

Вечная вам слава, павшие воины! Вечная тебе слава, маленький солдат Николай Полянский!

Ф. Николаев Егорка — кавалер Ордена Славы

 военкомат к капитану Иванову по-военному четко вошел стройный молодой человек.

— Прошу поставить на учет, — отрапортовал он, подавая военный билет.

Капитан развернул документ и недоверчиво посмотрел на юношу.

— Здесь что, описка? — показал он на графу, где в строчке «воинское звание» стояло: сержант.

— Никак нет, товарищ капитан.

— Не понимаю, — усмехнулся офицер. — Как вы могли быть сержантом, когда вам в сорок четвертом не было еще и одиннадцати лет? Может быть, вы и генералом были?

— Генералом не успел, — серьезно ответил юноша, — а вот сержантом так точно был. У меня и награды есть, и гвардейский значок.

На стол легли орденская книжка кавалера ордена солдатской Славы третьей степени и пять удостоверений на медали. Но и они не убедили сотрудника военкомата.

— Не первый год работаю в военкомате, — ворчал он, разглядывая документы, — сам на фронте был, но чтобы в таком возрасте сержант… Извините.

И черной тушью вычеркнул из военного билета запись о пребывании Егора Смирницкого в армии.

ТРУДНЫЕ ДНИ

В тот день все вокруг казалось черным. И город, дымящийся, скорбный, истерзанный жалами бомб, и небо, страшное, пронзаемое чужими самолетами.

Жорка еще не понимал, за что их выгнали из дома — и его, и маму, и Женьку, братишку. Только одно было очевидным: они уходят из Воронежа. Не будет теперь ни дома на улице Каляева, ни другого дома, самого любимого и интересного на свете — Дворца пионеров, куда Жорка мчался, как будто его там медом кормили. Так говорила мама.

Ночью, неподалеку от города Александрии Кировоградской области, в небольшой деревеньке Старый Дуб их выгнали из вагонов.

Поповых разместили на окраине деревни в белой хатке. Мать забрали работать на свиноферму. Возвращалась она всегда поздно. Приносила кусок черного как уголь хлеба и миску холодной похлебки.

Трудные наступили дни.

Жорик и Женя бродили по деревне в поисках съестного. Однажды Женя не смог подняться. Напрасно Жорик плакал над ним, уговаривал встать. Вялое, худое, горячее тело брата не слушалось.

— Пить, пить, — шептали спекшиеся губы.

Жорик нашел консервную банку из-под немецкой тушенки и бросился к пруду, блестевшему за поворотом в запыленных тополях. Зачерпнул воды, попробовал: теплая, грязная. В отчаянии подбежал к немецкому часовому:

— Дяденька, дай водички! Там Женька наш умирает!

Часовой лениво оттолкнул банку. Появившийся из-за угла офицер поддал ее носком лакированного сапога и спросил у часового, кивая на Жорика:

— Чито желайт, дети?

— Там брат мой, Женька, — с надеждой выпалил Жорик. — Водички бы ему… Тиф…

— Тиф, — протянул офицер, выпучив стальные глаза. — Это нехорошо. Это капут. Пшель, пшель, — и ткнул Жорика сапогом.

Удар был несильным, но, падая, Жорик до крови сбил колено о камень.

Плача, дохромал до места, где лежал Женька. Его там не было. «Наверно, легче стало и он домой ушел», — подумал Жора и ему одному известными путями вышел на свою улицу.

Возле их дома толпились люди. Предчувствуя неладное, Жора спрятался за трухлявое дерево и увидел, как подъехала черная повозка. Он знал ее. На ней куда-то за город вывозили мертвых. Он бросился в толпу, но его схватила какая-то женщина, прижала к себе, оттащила в сторону. Больше Жора ничего не помнил. Закружилась голова, потемнело в глазах и стало все тихо-тихо.

Очнулся от острого укола в руку. Открыл глаза. Над ним лицо старика в белом халате.

— Потерпи, сынок, — сказал он.

— Где Женька? Где мама?

— Не разговаривай. Завтра они придут к тебе.

Проходили дни — никто не приходил. «Значит, на той черной телеге увезли их, — решил Жора. — Почему меня не увезли с ними?..

И начались для Жоры горькие скитания. Добрые люди подавали ему то картошку, то ломтик хлеба.

Как-то Жора очутился возле свинофермы. Там среди взрослых были и ребятишки.

«А что если попроситься? — подумал Жорик. — Мне ведь ничего не надо. Есть бы давали да спать где-нибудь».

Пожилая женщина выслушала Жорика, вытерла слезы и отвела его к толстому немцу в очках.

— Что хотчешь, мальшик?

— Возьмите меня работать.

— А потшему без родитель? Без мамы потшему?

— Умерла она.