Герои в красных галстуках

— Есть хотшешь? — почему-то развеселился немец. — Бутерброд. Хлеб с маслом хочешь?

— Хочу.

Немец достал из шкафа кусок белого хлеба, а из стола длинную толстую тубу и выдавил из нее густую массу.

Жорик проглотил слюну.

— На, есть, — строго сказал хозяин. — Все есть, до крошка.

Мальчик набросился на хлеб, но тут понял, что намазан он не маслом, а зубной пастой. Она была сладковатой, противной, тягучей.

— Надо есть, русский свинья! — заорал немец. — Трусишь?

И Жора съел. Все. Без остатка.

На ферме жилось получше. Свиньям варили подгороженную картошку, и она была сладкая. Спал Жора на кухне, ка голом полу, подложив под голову маленький кулачок.

Однажды на рассвете, когда Жора, как обычно собрался выгнать свиней, до него донесся слабый гул, будто где-то далеко-далеко за лесом били палками по пустым железным бочкам. Все рабочие фермы высыпали на улицу. Выскочил и немец из своего дома.

— Наши, — шептали женщины. — Наши идут.

У Жоры часто застучало сердце. Захотелось побежать туда, на этот далекий, но долгожданный гул.

Вечером, прежде чем пригнать стадо, Жора прибежал на ферму, чтобы узнать, не ушел ли немец.

— Не ушел. А вещички, говорят, уже сложил.

— Я надумал всех свиней в лес загнать и сбежать, — сказал Жора.

— Кабы беды не было, — заволновались женщины. — Перестреляет он нас.

— И вы все бегите.

— А куда бежать-то?

— В город. Там не скоро найдут.

— Давай до завтра подождем.

— А вдруг они сегодня всех свиней заберут и порежут?

Всю ночь на большаке гудели машины. Всю ночь не спал Жора, караулил, не приедут ли немцы за свиньями, а утром, раньше обычного спешно погнал стадо к лесу.

Вернулся он на ферму к вечеру. Немцев уже не было.

Суровая, мужественная песня плыла над притихшими улицами.

Вставай, страна огромная.
Вставай на смертный бой…

Жорик бросился навстречу солдатам:

— Свои! — и залился слезами.

— Откуда ты, малец?

— Воронежский я… Нас сюда с мамкой и Женькой немцы пригнали. Мамка от тифа умерла, а Женька пропал. Один я остался. Вы меня не бросайте. Я с вами воевать буду. Я все умею.

— Ну, ну, — остановил его солдат. — Сначала поешь, вояка. Вон сколько хрюшек пригнал, еще не воевал, а дело какое сделал.

Первый раз за все свои скитания Жора вкусно поел из солдатского котелка.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Утром его вызвал комбат Смирницкий.

— Значит, воевать хочешь? Славка! — крикнул он кому-то. Вбежал совсем еще молоденький солдат.

— Вот, принимай пополнение. Одень, обуй, следи, чтобы кормили. Кто спросит, говори, что Смирницкого брат. Наши родители, мол, умерли, некуда парню податься.

— Как зовут тебя, мальчик?

— Жорик.

— Егор, значит, по-нашему. Всем говори, что ты Егор Васильевич Смирницкий из Тамбова. Понял?

— Понял.

— Не понял, а так точно, понял, — строго отчеканил комбат и рассмеялся, прижав мальчика к себе. — Везет мне на вас, чертенята. Славку пригрел, теперь тебя. Батя башку снимет.

На отдыхе батальон капитана Смирницкого находился меньше недели, а Егорка за это время успел познакомиться чуть ли не со всеми солдатами и офицерами. А самое главное, ему сшили по росту военную форму, добыли пилотку с красной звездочкой, только кирзовые сапоги были великоваты.

И стал Егорка солдатом. Правда, на поверке еще не называли его фамилии, но в строй он становился и считал себя взаправдашним воином.

А вскоре в штабе батальона произошел такой разговор:

— Мальца надо отправить в тыл, — говорил начальник штаба.

— Жалко, — возражал капитан Смирницкий. — Никого у него нет, да и к батальону привык. Ну, отправим в тыл. Куда? К кому?

— Там пристроят, не беспокойся.

— Так-то оно так; но ты видишь, как он старается.

— Ты Виталий Васильевич, неисправим. Он ребенок, ему учиться надо, а мы его — под пули. Ты понимаешь это?

— Все понимаю. Но, знаешь, прикипел. Как к родному. Запиши его как моего брата Смирницким Егором Васильевичем, и будь что будет.

— Смотри, Виталий, чужой жизнью играешь.

Опекать Егорку взялся Славка. Он его учил стрелять, бросать гранату.

Исходную позицию перед боем батальон занимал ночью. Егорка не отставал от Славы, бежал за ним, пригнувшись, с автоматом на шее. Оружие тянуло вниз, и Егорка держал его почти на руках. Вскочили в траншею. Об опасности не думалось. В голове только одно: не отстать и не растерять гранаты, засунутые под широкий офицерский ремень с портупеей.

Траншея извивалась вдоль широкого поля, где когда-то росли пшеница да овес. Справа, совсем рядом, по-хозяйски расположился пожилой солдат дядя Семен со своим противотанковым ружьем и боеприпасами, слева — Митрий, тот, что накормил Егорку в первую ночь.

Разговаривали шепотом. Славка показал, как надо разложить гранаты и где укрыться, если начнется артиллерийский обстрел.

— Ординарца к комбату!

— Славка, к Смирницкому! — не поворачиваясь, передал Митрий.

От комбата Славка вернулся быстро.

— Ты, Егор, смотри, из траншеи не высовывайся, — строго сказал он. — Комбат сказал: если полезешь, куда тебя не просят, тут же спишет и в тыл отправит, и что я за тебя головой отвечаю. Значит, будешь делать то, что я прикажу.

— Слушаюсь!

— Так-то вот.