Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг.

Весеннее солнце, да предыдущая метель наделали много хлопот. Нам пришлось идти лесистой низиной, и вновь обоз стал. Где-нибудь да падала лошадь или останавливалась повозка и весь обоз стоял. Кругом нас весело бежали ручьи, и после того, как я перескочил через один из них, я имел удовольствие бежать за своей папахой, соскочившей с головы и шаловливо поплывшей по вешним водам.

Я себе создал нечто вроде спорта в помощи лошадям. Я очень умело захватывал спицы колес, и в то время, когда, со страшными проклятиями и озверелыми лицами, возницы галдели на лошадей, мне часто удавалось сдвинуть с мертвой точки повозку и помочь моему бедному другу-лошади.

Сколько радостей давали мне лошади; с какой гордостью я смотрел на весь мир, когда моя лошадь выигрывала на бегах, и как я чувствовал себя недосягаемо великим, когда я впервые прошел на бегах первым выигрышный столб.

Это была маленькая благодарность моим бывшим милым подневольным друзьям.

Итак, гуляя по воде среди них, я отстал от своих, а солнце быстро шло к западу. Я оторвался от первой части обоза, обогнала меня артиллерия, и я поспешил вперед.

Я знал, что наш чешский саперный отряд провел даже какие-то дороги и поставил указатели. Я нашел такой указатель, который был поставлен без расчета на весну и на разлив ручьев. Я чуть не провалился в воду и стал пробираться один, так как никто, очевидно, не верил указателям к дороге. Я выбрался к ней, когда было совсем темно. Меня бодро объехала артиллерия и скрылась в темноте. Я шел совсем один.

Было на душе тоскливо. «Долго ли, – думалось мне, – придется месить эту грязь, двигаться без известной цели, идти куда-то и зачем-то».

Вспоминалась прежняя жизнь и весь вихрь, перекувыркнувший наше существование.

Дорога шла довольно круто вниз, и я остановился перед большим прудом. Колеи от артиллерийских колес указывали, что она прошла бродом, думать не оставалось времени. Обоз тарахтел очень далеко сзади.

Я загнул полы своего макинтоша, повыше подтянул винтовку и вошел в воду.

Странное это чувство идти по воде. Пока вода доходит до колен, оно не так сильно, но когда вы чувствуете, что дно уходит дальше и что нет как будто бы конца этому спуску, становится жутко. Но я шел.

Кругом меня, по поверхности пруда, играли звезды, и прыгали они, оставляя длинный след от тех кругов, которые образовывали мои неуклюжие шаги. Пруд казался в темноте громадным. Я вдруг подумал о своем одиночестве. Я, где-то на Кубани, один посередине пруда по пояс в воде, темной ночью иду куда-то между этими пляшущими звездами. Что это, не сон ли это?

Но дно стало подыматься, и, скользя по подъему, боясь упасть, я выбрался на другой берег.

Было холодно, и противно было мокрое платье и так называемое белье, но сильнее всего было чувство одиночества. Так хотелось поделиться с кем-нибудь своей тоской.

Колеи расходились в разные стороны, я не знал, куда идти, и только по далекому шуму угадывал путь артиллерии. Навстречу мне, из темноты, появились два всадника. Это были мужчина и женщина. Я окликнул их и спросил, сколько верст осталось до Ново-Дмитровской. Они, смеясь, сказали мне совершенно невозможное количество верст (оставалось верст 7–8) и быстро скрылись рысью в темноте. Кто были эти странные люди, катающиеся верхом ночью в разгар гражданской войны?

Но было холодно, одиночество угнетало, и я торопился домой. Домой? Куда? В какой дом? Как все это было тоскливо и дико!

Вдруг вправо от себя я увидел белое пятно. Я стал вглядываться и увидел собаку. Я люблю этих зверей и свистнул так, как привык свистеть своим верным псам. Пятно сорвалось с места и быстро бросилось ко мне.

Через мгновение я уже был не один.

Вокруг меня, в неописуемом восторге, прыгал прекрасный, белый с желтым, овчар, скакал мне на грудь и лизал мне лицо от какого-то счастья.

Я не знаю причин радости этого таинственного пса. Откуда взялся он из этой темной ночи? Почему ждал он меня в минуту тоски, близкой к отчаянию?

Я заговорил с ним то по-русски, то по-английски (я люблю с собаками говорить на этом чуждом языке, они как-то более прислушиваются к его звукам). Мой зверь как буто меня понимал, и мне было во сто раз легче идти дальше. Он носился по степи за чем-то невидимым и вновь, по первому свисту, по первому окрику «come here», он возвращался, прыгал вокруг меня, или шел послушно у моих ног.

Как было не радоваться этой встрече? Как мил был мне этот неожиданный и очаровательный друг, как хорошо блестели его горящие, коричневые, круглые собачьи глаза, полные какой-то почти улыбки.

Я вскоре догнал артиллерию. Из темноты ко мне подъехал офицер и спросил меня, кто я. Оказывается, что мы были знакомы с его отцом по Петрограду, но фамилии его я не расслышал. Много позднее я встретил его, и он мне напомнил нашу встречу и моего милого пса.

До станицы было уже недалеко. Оттуда доносился собачий лай – предвестник дома. Я уже не чувствовал усталости, – мой ночной друг придал мне столько бодрости, что разлетелись тоскливые мысли об одиночестве и не так мерзли холодные ноги.