Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг.

Действительно, раненые, которых привезли из самого Екатеринодара, сообщили, что он уже взят. Священник отслужил благодарственный молебен, мы выпили местного пива в погребке у казака Кубанца, и вечером я уже мечтал о последнем дне, о сорок седьмом дне испытаний. Но перед нами стояли новые разочарования, и еще было 24 дня, которые вновь привели нас на Дон.

На другой день стрельба с утра доказала нам, что надежды наши были напрасны. Бой продолжался. Я утром пошел в штаб, находившийся в 11 верстах у фермы сельскохозяйственного общества в пяти верстах от Екатеринодара. Дорога, сначала уходившая от реки, в конце привела меня к роще на самом берегу Кубани, на ее высоком берегу. Здесь же, в только что начинавшейся зелени, находился маленький домик фермы, где находился Корнилов и где он был позже убит.

Отсюда открывался прекрасный вид. Весь Екатеринодар был виден; направо, внизу, бежала извилистая, мутная, как сами казаки ее называют, Кубань.

В роще еще лежали неприбранные трупы убитых большевиков. Одного из них я хорошо помню. Это был здоровый черноусый парень с прострелянной головой; на нем была матросская фуфайка под курткой (голландка) и на руке был выжжен порохом якорь. Почему этот матрос должен был погибнуть в этой прозрачной весенней роще? Какая ненависть увлекла его в эту борьбу? На дороге я видел еще два трупа. Один был «наш». Молодой солдат, которому чья-то заботливая рука прикрыла глаза. Он лежал у обочины дороги, руки ему скрестили и лицо его было загадочное и торжественное. Недалеко от дороги была убита в тот же день сестра милосердия. Я, помню, издали заметил ее белую повязку, и мне только позднее рассказали о ее случайной гибели от шального снаряда.

В нашем походе, так не походившем на все, что было раньше, были женщины и в строю, и многие из них погибли. Эти героические девушки не мирились с работой в тылу и рвались в бой. Кажется, это была мысль Керенского, этого изнеженного и истерического человека, принимать в военные училища женщин и производить их в офицеры. Кроме того был целый женский батальон. Летом 1917 года, к большой потехе зевак, они обучались строю перед Инженерным замком, и в ночь большевистского выступления они вместе с юнкерами героически защищали Зимний дворец, где засел сам Керенский и его министры, среди которых все еще есть люди, стремящиеся играть главную роль, пока в эмиграции.

Но тот же Верховный Главнокомандующий, военный министр, глава правительства, подло их предал и удрал из Зимнего дворца, а несчастные девушки были отданы и разведены по казармам торжествующей солдатчине, вволю насмеявшейся над ними и надругавшейся.

Среди этих женщин-воительниц на походе отличалась прапорщик баронесса Бодэ. Смелости ее не было границ. Это была маленькая хорошенькая барышня, институтка, удравшая на фронт, потом поступившая в Московское юнкерское училище и блестяще кончившая его временные курсы. Кроме смелости она отличалась и жестокой решимостью, свойственной женщинам. Как дико было слушать в рассказах этой молоденькой девушки (ей было лет 20) слово «убить». Она и не только говорила.

Она погибла под Екатеринодаром, во время лихой, но все же не приведшей к желаемому результату конной атаки, в так называемых «Садах Екатеринодара».

Под ней была убита лошадь, но она пешком бросилась за своими и была тяжело ранена или убита. Через полгода ее тело было найдено и с почестями похоронено в Екатеринодаре, уже во время второго победного Кубанского похода.

Женщина-воительница – не редкость в русской военной истории. Недаром прославилась в наполеоновские годы знаменитая «кавалерист-девица», интересная писательница Дурова, до конца старых дней своих, с особого разрешения, сохранившая мужской костюм. Из ее потомков, вернее внучатых племянников, так как «кавалерист-девица», проведшая чуть ли не десять лет под видом мужчины, осталась девицей, прославился, как это ни странно, величайший русский клоун – Анатолий Дуров. Правда, это был безусловный талант, находчивость которого и злой язык нередко заставляли царские и даже немецкие «kaiserliche koniglich» власти высылать его. Его интереснейшие записки были напечатаны в «Историческом Вестнике» и свидетельствуют о блестящем даровании этого шута-джентльмена. Я лично встречался с ним, когда он уже был далеко не молод, но трудно было устоять перед его заразительным и почти всегда злым весельем.