Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг.

Под утро мне пришлось управлять брошенной повозкой. Кто-то приказал мне или вывести ее, или бросить в полу-болоте от разлива рек и оставить на произвол судьбы. Я вывез эту повозку.

Впереди меня, на низкой телеге, везли раненого армянина-офицера. Он все время стонал от боли в ноге и боялся, чтобы я его не задел.

Его черные, как чернослив, глаза были вовсе не так страшны, как его угрозы.

– Я тебэ морду разобью, если тронэшь, – жалобным слабым голосом пугал он меня.

В ту войну, во время одного из неудавшихся наступлений на Рижском фронте в самом конце 1916 года, мы отходили густым лесом. Я шел сзади нашего начальника бригады. На тропинке мы обогнали носилки с раненым. Увидев генерала, офицер-армянин, раненный в живот, остановил носилки и на вопрос генерала Л., куда он ранен, он стал жалким, почти плачущим голосом объяснять генералу, что он ранен в живот и что только благодаря геройству горниста и еще одного солдата, которого он не знает, он был вынесен из-под проволочных заграждений.

Его единственной заботой было, чтобы генерал разыскал того солдата и представил обоих к Георгиевскому кресту… Его благородная заботливость так мало соответствовала его жалобному голосу и немного смешному восточному акценту. Этот человек не думал о позе.

Рано утром мы переправились через широкий рукав разлившейся Кубани и вышли к аулу Панахес.

* * *

Теперь я уже пишу, имея перед собой записную книжку, купленную в станице Елисаветинской. В кратчайшей конспективной форме я набрасывал мелочи и события нашей жизни и мои впечатления. Из нее я вижу и помню, какое удовольствие это мне доставило, что я купил себе новую папаху, которую благополучно довез до Новочеркасска и там подарил ее моему другу А.Ф. Аладьину.

Какое удовольствие теперь доставляют мне мои старые записные книжки; как много говорят они мне, эти короткие, сжатые, часто сокращенные слова, записанные иногда чуть ли не на ходу моим верным пером. Это перо служило мне верой и правдой и почему-то погибло в 1919 году в Черном море.

Во время веселого перехода в Константинополь мы разгулялись на корме нашего скучного cargo. Нас было семеро: английский летчик, еще один милый англичанин, два летчика-американца и нас трое русских. Мы устроили в этот день веселый capitain’s dinner; кривой итальянец-stewart пел неаполитанские песни, закатывая единственный глаз. Ночь была лунная и дивная. На корму парохода мы принесли бочонок вина и среди пляски диких и какой-то борьбы мой Waterman выскользнул из кармана и прыгнул в глубь Черного моря.

Sit tibi aqua lervis!

Какой хороший сюжет для артистической рекламы.

Но вот что значит старая записная книжка с ее воспоминаниями. Вместо фактов, с страниц ее слетают такие неожиданные мелочи, как папаха и перо.

Здесь, через разлившуюся Кубань, с помощью одного парома ген. Корнилов сумел переправить всю армию и весь обоз. Это был необычайно дерзкий опыт, который удался, но забота о раненых не дала использовать этой неожиданности.

Как я писал, мы вышли на запад от Екатеринодара в то время, как нас ждали с юга или с востока. Удар всеми силами без сомнения покончил бы с большевистским гнездом, но ген. Корнилов не мог не опасаться удара сзади по обозу с ранеными и оставил Марковскую бригаду почти целиком на левом берегу Кубани для его прикрытия.

Бригада Богаевского, части Покровского и конница, бывшая под командованием Эрдели, Глазенапа, Улагая, обрушилась на большевиков и в первый же день, без отдыха, прогнала большевиков в самый Екатеринодар. Если бы с нами была блестящая бригада Маркова (1-й офицерский, потом ген. Маркова полк и 1-й кубанский, потом ген. Алексеева полк), нет сомнения в том, что сопротивление было бы сломлено и мы вошли бы в долгожданный Екатеринодар.

Но ген. Корнилов имел все основания думать. что нападение на наш тыл вполне возможно, и предоставить самим себе раненых и больных он не мог. В этом-то и заключалась вся трудность маневрирования. Если бы наши вожди имели дело с другим врагом, то несомненно можно было бы рискнуть, но оставлять их на жесточайшую расправу и избиение было невозможно. Впрочем, скоро опыт, к сожалению, показал нам справедливость этой меры.

Паром, переправлявший нас, подымал человек 40, тянули его, конечно, руками, и, несмотря на это, переправа прошла блестяще. В Елисаветинской, богатой станице, мы застали бодрое и веселое настроение. Забыты были все тягости похода. Было совсем жарко, и даже вши были не до такой степени отвратительны.

Здесь была объявлена кубанским атаманом и ген. Корниловым мобилизация, на которую очень бодро отозвалось население, к сожалению, не оказавшееся устойчивым.

Настроение было таково, что в своей записной книжке от 28 марта я уже вижу слова: «Взятие Екат. благ. молебен. Последний день 47 дней».