Герцог

— На будущей неделе я должен быть в Бостоне. Потом мы с Мюриэл собирались на Кейп-Код.

— Так поезжай через Людевилль. Это близко от магистрали. Ты окажешь мне огромную услугу. Я должен продать этот дом.

— Пойдем к нам, за столом и поговорим.

— Нет, Уилл, не могу. Ты посмотри на меня — я же последняя рвань, только расстрою всех. Не хватало вам вшивой заблудшей овцы. — Он рассмеялся. — Нет, в другой раз, когда немного приду в норму. А сейчас я похож на новоиспеченного иммигранта. Типичный ПЛ[243]. Вот такими мы приехали из Канады. Господь Бог, мы были все в саже.

Уилл не разделял его страсти к воспоминаниям. Инженер-технолог, строительный подрядчик, человек уравновешенный и рассудительный, он с болью видел Мозеса в таком состоянии; лицо у него пылало, текло; он вынул из внутреннего кармашка хорошо сшитого пиджака носовой платок и промокнул лоб, щеки, крупные герцогские глаза.

— Извини, Эля, — сказал Мозес спокойнее.

— Да я…

— Дай мне немного привести себя в порядок. Я понимаю, ты за меня волнуешься. Но уж так вышло. Извини, что причиняю тебе беспокойство. У меня действительно все хорошо.

— Точно? — печально взглянул на него Уилл.

— Да, только сейчас всё против меня: грязный, навалял дурака, отпущен под залог. Смех и только. На следующей неделе, на востоке, все будет выглядеть совершенно иначе. Хочешь, я встречу тебя в Бостоне? Когда оклемаюсь? Сейчас тебе придется обращаться со мной как с придурком. Как с ребенком. А это неправильно.

— Я тебя вовсе не осуждаю. Неудобно тебе идти к нам — не надо. Хотя все-таки мы одна семья… Вон, на той стороне моя машина. — Он показал на темно-синий «кадиллак». — Все же заедем к врачу, я должен знать, что ты не пострадал в аварии. А потом делай как знаешь.

— Ладно, уговорил. Ничего у меня не найдут. Помяни мое слово.

Однако он не очень удивился, узнав, что сломано ребро. — Легкое не затронуто, — сказал врач. — Недель на шесть наложу повязку. И два-три шовчика на голове. Тяжелое не поднимать, не напрягаться, дрова не колоть и вообще избегать резких движений. Уилл говорит, вы у нас помещик? Ферму имеете в Беркширах? Недвижимость?

Седоватый, зачесанный назад, с пронзительными глазками, доктор растянул в улыбке тонкие губы.

— Она в запущенном состоянии. И страшно далеко от синагоги.

— Ха, шутник ваш братец, — сказал доктор Рамсберг. Уилл еле заметно кивнул. Сложив на груди руки, он стоял почти в позе папы Герцога — ослабив одну ногу, и если оригинальности старика он не унаследовал, то кое-какое изящество ему передалось. Не до оригинальности, думал Герцог, когда на руках большое дело. Нет в ней особого интереса. Другие заботы поглощают. Он славный, очень славный человек. Но странно мне это разделение обязанностей, где я… мастер по части духовного самосозерцания, или, там, эмоциональности, или идей, или чуши всякой. Отчего, может, проку никакого нет, без толку все, разве что сохранить некие первобытные чувствования. А он готовит раствор для высоток, растущих в городе как грибы. Он должен быть политиком, должен торговаться, ловчить, гасить задолженности и чертить кривую налогов. Ему с рождения далось все то, о чем мечтал неспособный папа. Уилл — мирный человек долга и заведенного порядка, у него есть деньги, положение, вес, и он только рад избавиться от частного, «личного» момента. Я представляюсь ему разбрасывающим огонь в чащобе мира, и он, конечно, жалеет, что у меня такой нрав. Если по старому раскладу Мозес — недотепа, простак, бестолочь, открытое сердце, сама беззащитность, нездоровое явление, новоявленный не от мира сего, — то я, по этому прежнему раскладу, нуждаюсь в защите. И он с радостью ее предложит — человек, который «знает, что чего стоит». Между тем подобные мне исключительно по своей воле противопоставили гордый субъективизм массовому историческому прогрессу. И это же верно в отношении трудных мальчиков и девочек из низших слоев, когда они усваивают эстетическую норму, норму чуткой отзывчивости. Тогда они ищут, как уберечь свою личную модель существования от давящей силы массы. Маркс называл это «материальной силой». Тогда эту штуку — свою «личную жизнь» — они превращают в цирк, в гладиаторскую схватку. Либо устраивают представление помягче. Чтобы высмеять ваш «стыд», вашу пресность-однодневку и показать вам, почему вы заслуживаете свою боль. В тесноватой комнате белые современные светильники описывали круги, вращались. Герцог чувствовал, что и сам кружится с ними, пока доктор туго пеленал грудную клетку пахнущими аптекой повязками. Ладно, конец всем вракам…

— Мне кажется, брату неплохо бы отдохнуть, — сказал Уилл. — Как вы думаете, доктор?

— Вид у него неважнецкий, что и говорить.

— Я побуду недельку в Людевилле, — сказал Мозес.

— Я имею в виду полный отдых, в постели.

— Я понимаю, что кажусь не в себе. Но мне с самим собой неплохо.

— Нет, — сказал его брат, — я за тебя тревожусь.