Читаем Герцогиня и «конюх» полностью

Герцогиня и «конюх»

Ой, вы гусли-гусельки, веселые мои,Вы поведайте нам, гусли, сказочки свои!Распотешьте девицу, красна молодца,Чтоб взыграла кровь их, удалы сердца.Начинают гусли: с давних, слышь ты, порНа Руси пресветлой появился вор,Он – старик высокий, с белой бородой,Ходит он все больше, все ночной порой.Как идет – так песни удалы поет,Бородой косматою лихо так трясет.«Кто ты будешь, дедко? Как тебя зовут?» —Вопрошают люди. Сами бледны… ждут.«Я – сам бог Ярило, Хмелем звать меня,Много показать вам я могу дивья,Тайной заповедною лишь один силен,В радостях, в весельях я один волен».Подивились люди. – «Полно, дедко, врать!Неужель людей всех в плен ты можешь взять?»«Ой, могу, людишки, чары напустить,Одному мне будут люди все служить!»Выдвинулся парень. Был он лих и смелИ в глаза Яриле гордо поглядел.«Ты зовешься Хмелем? Хорошо, старик!Я побью тебя сейчас же, в этот самый миг.Ежели всесильны чары все твои,Ты развей мне горе, муки все мои.Полюбил давно, слышь, я цареву дочь,И не сплю, не ем я, – прямо мне невмочь.Ах, хочу лебедку я к груди прижатьИ уста царевны пылко целовать!Только та царевна за замком живет,Свора псов иноземных ее стережет».Отвечает Хмель тут: – «Гусли ты возьмиИ к царевне-Зорьке смело ты иди!Грянь по струнам звонким, песенку ей спой,И она ответит: „Ах, желанный мой!”»И пробрался парень, хоть и труден путь.Ну, как вдруг увидят, на дыбу возьмут?Вот уж и царевна. Вспыхнула, дрожитИ на красна-молодца сурово глядит.«Ой ты, тать ночная! Ой ты, вор лихой!..Как ты смел пожаловать в царский терем мой?»Не ответил молодец… лишь в очи поглядел,И на гуслях-гусельках он песню ей запел.«Ах, зови, царевна, палачей своих,Пусть уж снимут голову со плечушек моих!Но на пытке лютой буду умиратьИ „люблю царевну!” стану все кричать!»Что же тут царевна молвила в ответ?Оглянулась… Горенка… Никого-то нет…Перед ней молодчик статный, удалой…И шепнула только: «Ах, желанный мой!..»

Окончил Иван Долгорукий… Замер последний звук… И вдруг Анна Иоанновна почувствовала, как сильная рука сжала ее в объятии.

– Опомнись! – крикнула она. – Как ты смеешь?… Князь Иван, пусти… Ой, что ты делаешь?…

– Анна, счастье мое, лебедушка ты моя!.. – хрипло вырывалось у Ивана Долгорукого.

Вино ли сказалось, или зверь проснулся в этом необузданном молодчике княжей крови, неизвестно, но только он запрокинул Анну Иоанновну и покрывал ее лицо исступленными поцелуями, пылко шепча в то же время:

– Брось, слышь, говорю, брось ты этого проклятого немца! Ну, что ты в нем нашла хорошего?… Ты меня полюби, я трон твой буду на плечах своих держать, царица моя, Аннушка моя!.. Ты – русская; к чему тебе возиться с немцем? Ты не гляди, что я молод. Молод да удал, а удали во мне – что в океане воды. Никому тебя в обиду не дам, ножки твои державные целовать буду, водой той умываться стану…

Альков царицы не выдал своей заповедной тайны, и неизвестно, что ответила на это несчастная, затравленная политическими интригами, бывшая митавская затворница…