Гёте. Жизнь как произведение искусства

Через три дня Гёте тяжело заболел. Диагноз: «опоясывающий лишай». Болезни сопутствовали временная слепота, отеки в горле, приступы удушья. К осложнениям добавились и нарушения работы мозга, помрачения сознания, бред и бессознательные состояния. Гёте боролся со смертью. Как он рассказывал по прошествии времени, тогда ему казалось, будто он растворился в окружающей среде, не спит, все чувствует, но только не осознает самого себя. Шиллер проведывал его каждый день, часто заходил и герцог. И двор, и в целом веймарское общество проявили огромное участие. В те дни Гёте не мог этого оценить, но когда узнал обо всем после болезни, был очень растроган. После того как кризис миновал, он писал матери: «По крайней мере, я могу чувствовать себя польщенным, ибо пользуюсь здесь любовью, и моей жизни придают кое-какое значение»[1295].

Итак, кризис преодолен. Через две недели Гёте начинает переводить учение Теофраста о цвете, и состояние его здоровья уже позволяет ему принимать гостей и диктовать письма. Он называет это «повторным вступлением в жизнь»[1296]. Помимо Шиллера, к тем, кого он спешит известить о своем возвращении к жизни, относится и Шеллинг, заставший начало его болезни. «К сожалению, – пишет ему Гёте 1 февраля, – когда мы с Вами прощались, болезнь уже вступила в свои права, и я вскоре перестал осознавать свое состояние. Еще когда Вы были здесь, я отчетливо чувствовал, что мне недостает полной силы моих умственных способностей»[1297].

Гёте на удивление быстро восстанавливается после болезни, однако воспоминания о пережитой им близости смерти остается надолго. Для него это переживание становится важной вехой в жизни. Он приводит в порядок свои дела. Желая избавиться от обременительных занятий, он ищет покупателя для своего имения в Оберроссле, которое до сих не принесло ему ничего, кроме забот и неприятностей. Он начинает процедуру узаконивания Августа, чтобы тот был признан его наследником. В знак благодарности за участие и заботу друзей и знакомых он организует «кружок по средам», couer d'amour[1298], участники которого наслаждаются жизнью за непринужденной беседой, небольшими представлениями и чтениями, а также скромной закуской. Почти на три месяца Гёте уезжает на лечение в Бад-Пирмонт и в соседний Гёттинген, где он не упускает возможности поговорить с профессорами Гёттингенского университета о естественных науках и где студенты, среди которых находится и молодой Клеменс Брентано, приветствуют его криками «Виват!». Весть о тяжелой болезни Гёте и его счастливом выздоровлении достигла, разумеется, и этих мест. Повсюду его встречают как воскресшего из мертвых.

Поэтическое творчество отложено на неопределенное время. Гёте эта пауза дается нелегко, тем более что Шиллер в эти недели, наоборот, переживает чрезвычайно продуктивный период: вскоре после «Валленштейна» он заканчивает «Марию Стюарт» и «Орлеанскую деву», которые с большим успехом ставят в театрах по всей Германии. В Лейпциге во время приезда Шиллера наблюдалось настоящее столпотворение, отцы поднимали над толпой своих детей, чтобы те тоже могли лицезреть этого поэтического уникума. Гёте не завидовал славе и творческой плодовитости друга, однако это заставляло его острее чувствовать недовольство самим собой.

После пережитой им экзистенциальной цезуры Гёте, возвращаясь к жизни, испытывал сильную потребность прояснить для себя и произошедшие общественно-политические изменения, т. е. суть и последствия революционной эпохи, которая, как казалось, подходила к своему завершению с установлением власти Наполеона. К северу от Майна с 1795 года царил мир, Пруссия и другие страны, в том числе и Веймарское герцогство, соблюдали нейтралитет и наслаждались сравнительным покоем посреди взбудораженной Европы. Однако на юге по-прежнему шла война, и великий полководец Наполеон держал в страхе всю Европу. «Подождем, не порадует ли нас в будущем личность Бонапарта этим прекрасным и величественным явлением»[1299], – писал Гёте Шиллеру 9 марта 1802 года. Под «величественным явлением», которым Наполеон мог бы осчастливить европейское общество, подразумевалось преодоление революционной эпохи. В том же письме Гёте создает величественную метафору революции как природного явления: «В целом это – грандиозная картина ручьев и потоков, с естественной неизбежностью устремляющихся друг к другу со многих вершин и из многих долин и в конце концов вызывающих разлив большой реки и наводнение, в котором гибнут как те, кто предвидел его, так и те, кто о нем и не подозревал. В этой чудовищной эмпирии проявляется одна лишь природа и нет ничего из того, что нам, философам, так хотелось бы именовать свободой»[1300]. И лишь Наполеону, возможно, удастся подчинить эту «чудовищную эмпирию» законам формы и тем самым вдохнуть в нее ее собственный дух.