Гёте. Жизнь как произведение искусства

Коцебу только что вернулся в Веймар из России, где пережил немало приключений. Еще на границе его арестовали как шпиона и отправили в Западную Сибирь, но в дело вмешался царь, и его как писателя, популярного и в России, помиловали и пригласили в Санкт-Петербург. В качестве компенсации за незаслуженные страдания Коцебу назначают почетную пенсию и одаривают поместьем с шестью сотнями крепостных. В Германию он возвращается богатым человеком, о нем много говорят. Он покупает в Веймаре дом и, видя, что Гёте не спешит приглашать его на свои вечера, основывает свой собственный кружок, еще более популярный, чем встречи у Гёте, поскольку атмосфера здесь свободнее и веселее, а стол – богаче. Успех Коцебу в веймарском обществе раздражает Гёте, и он очень чувст вительно реагирует на колкости с его стороны. Так, он допуска ет к постановке его «Провинциалов», но вычеркивает пассажи, где Коцебу, как ему кажется, клевещет на его протеже – братьев Шлегель. В ответ Коцебу отказывает Веймарскому театру в праве ставить его пьесы. Когда Гёте представляет на суд зрителей две неудачные постановки по пьесам Августа Вильгельма Шлегеля «Ион» (в январе 1802 года) и Фридриха Шлегеля «Аларкос», публика думает, что тем самым он просто хочет позлить лагерь сторонников Коцебу. Постановка «Аларкоса» закончилась скандалом, так как зрители встретили эту претенциозную трагедию безудержным хохотом. По свидетельствам очевидцев, Гёте вскочил со своего места в партере и закричал: «Тихо! Прекратить смех!» Он видел в этом заговор сторонников Коцебу.

После этого инцидента Коцебу попытался внести разлад в отношения между Гёте и Шиллером. Уже тогда читающая публика начинала сравнивать этих двух «диоскуров» и спорить, кто из них более великий. Здесь тоже образовалось два лагеря, которые вскоре сцепились между собой. Коцебу решил воспользоваться этой ситуацией. Он задумал устроить большое торжество по поводу именин Шиллера 5 марта 1802 года. Предполагалось, что в торжественно украшенном зале ратуши будут разыграны сцены из шиллеровских драм и прочитана «Песнь о колоколе». Сам Коцебу должен был в конце этого действа появиться в образе мастера, «разбить» колокол из картона, под которым находился бы бюст Шиллера, и хоровод дев в белых ниспадающих одеяниях должен был окружить памятник и увенчать его лавровым венком. В городе только и говорили, что об этом мероприятии, особенно после того, как оно не состоялось. Все было тщательно подготовлено и отрепетировано, но накануне вечером директор библиотеки отказался выдать организаторам бюст Шиллера, обосновав это тем, что еще ни разу ни один гипсовый бюст после того или иного торжества не водворялся в целости и сохранности на свое место. Дальше было еще хуже. Когда рабочие пришли устанавливать декорации, здание ратуши оказалось закрытым. Высказывались предположения, что за всем этим стоит Гёте, однако наверняка ничего утверждать было нельзя. Быть может, бургомистр сам предвосхитил его решение. Как бы то ни было, но некоторые дамы, собиравшиеся блистать на торжестве, с возмущением покинули гётевский «кружок по средам». Шиллера крайне расстроила вся эта история, и, чтобы избежать объяснений, он даже подумывал сказаться больным. Гёте заблаговременно сбежал в Йену, откуда следил за происходящим. Когда все закончилось, Шиллер написал ему: «5 марта прошло для меня удачнее, чем 15 марта для Цезаря <…>. Надеюсь, что по возвращении Вы обнаружите, что смятение умов улеглось»[1306].

Смятение умов улеглось лишь отчасти. Кое-кто по-прежнему таил в душе обиду, зависть, вражду и злорадство, да и для обоих друзей этот инцидент не прошел бесследно. В их отношениях чувствовалось некоторое раздражение. Когда летом 1802 года Гёте беспокоился о сохранении театра и нуждался в пьесах, которые имели бы успех у публики, он в довольно грубых выражениях убеждал Шиллера не раздумывать так долго и обстоятельно, а работать быстро и «более сосредоточенно и создавать больше поэтических творений, которые, позволю себе сказать, были бы театрально действеннее»[1307].