Гёте. Жизнь как произведение искусства

В кругу молодых людей, сплотившихся вокруг герцога, Гёте, безусловно, играл роль лидера, идейного вдохновителя и инициатора в том числе весьма сомнительных проделок. Однажды летом 1776 года из Ильменау, куда герцог вместе со своими приятелями приехал, чтобы осмотреть на месте рудники и понять, возможно ли их восстановление, они отправились в близлежащую деревеньку Штютцербах. Их сопровождал надворный советник по горному делу фон Требра, который оставил воспоминания о «жизнерадостном кружке», где «всем все дозволено». «Необузданная веселость здесь если не требовалась от каждого, то, по крайней мере, не осуждалась и, более того, приветствовалась»[582]. Однажды после очередной веселой попойки друзья решили остричь себе волосы. Гёте отговорил их от этой затеи, заметив, что «состричь» волосы – дело нехитрое, а чтобы «вырастить их», понадобится время.

Свои воспоминания Требра писал уже много лет спустя и, рассказывая о всевозможных глупостях и бесчинствах, явно старался подчеркнуть усмиряющее воздействие «дружелюбного гения»[583]. Госпожа фон Штейн, поначалу строго осуж давшая «бурных гениев», со временем тоже нашла оправдание для поведения Гёте: «Гёте устраивает здесь страшный пере полох; что ж, если он сможет и восстановить порядок, тем лучше для его гениальной натуры! У него, безусловно, добрые намерения, но слишком много молодости и слишком мало опыта – впрочем, подождем и посмотрим, чем все это кон чится!»[584]

Гёте, впрочем, немного не по себе от мысли, что слухи о его проделках в Веймаре могли дойти и до его родителей во Франкфурте. Весной 1776 года обер-шталмейстер Иосиас фон Штейн, супруг Шарлотты фон Штейн, собирался во Франкфурт по служебным делам и хотел, пользуясь случаем, нанести визит родителям Гёте. В связи с этим Гёте заранее дает некоторые указания «тетушке» Фалмер: следует оказать радушный прием этому «славному человеку», но нужно быть готовыми к тому, что он, возможно, будет рассказывать малоприятные вещи о здешней жизни. Лучше всего не расспрашивать его ни о чем и отмалчиваться, «стараясь не проявлять излишнего восторга в связи с тем, как я здесь устроился». Кроме того, Штейн «не очень доволен герцогом, как почти и весь его двор, поскольку он отказывается плясать под их дудку, а вину за это тайно и явно приписывают мне; если он станет говорить что-то в подобном духе, то и здесь его слова надо пропускать мимо ушей. Вообще лучше больше спрашивать, чем говорить, и давать высказаться ему, чем самим участвовать в беседе»[585].

Однако слухи доходили не только до родителей, но и до широкой франкфуртской общественности. Переезд Гёте в Веймар наделал много шума, и теперь всем было любопытно узнать, что из этого вышло. Окружающие и сам герцог сравнивали их дружбу с духовным союзом, связавшим Вольтера и Фридриха Великого. В Гёте видели нового представителя духа, который ради благой цели соединил свою судьбу с властью. Теперь же во Франкфурте стали узнавать о сумасбродной «неразберихе в Веймаре»[586] и о том, что, как, ссылаясь на слухи, пишет Иоганн Генрих Фосс, герцог, «как простой гуляка», кутит с Гёте в окрестных деревнях, где они «напиваются и по-братски делят одних и тех девушек»[587]. Подобные сплетни доходят и до Клопштока, и поскольку он чувствует себя главой «республики ученых», он пишет Гёте, симпатию которого ему удалось завоевать своей одой катанию на коньках, письмо, где по-дружески журит его и предостерегает от последствий: «каков же будет успех, если это будет продолжаться? Если герцог и дальше будет напиваться до бесчувствия, то, вместо того чтобы тем самым укрепить свой организм, как он говорит, он заболеет и проживет недолго. <…> До сих пор немцы всегда жаловались, что их князья ничего общего не имеют с их учеными. Сейчас герцог Веймарский и Вы составляете исключение. Но разве не будет у других князей, живущих и правящих на старый лад, безусловного подтверждения их правоты, если случится то, что, как я опасаюсь, неизбежно случится?»[588]

Гёте две недели тянул с ответом, чтобы дать улечься гневу, посвятив себя выращиванию спаржи в своем саду. По прошествии двух недель он написал Клопштоку: «Вы и сами чувствуете, что я не обязан Вам отвечать. Как мне следовало поступить – затянуть pater peccavi, подобно провинившемуся школьнику, или придумывать изощренные оправдания, или, как честному человеку, защищать свою честь, чтобы в итоге вышло смешение всех трех, а к чему? Стало быть, ни слова больше об этом! Поверьте, в моей жизни не осталось бы ни одной свободной минуты, вздумай я отвечать на все подобные письма и все подобные предостережения»[589]. Клопшток незамедлительно шлет ответ: «Насколько велико было до казательство моей дружбы, настолько слепы оказались Вы; <…> и настоящим я объявляю Вам, что Вы недостойны того, что я дал Вам это доказательство». На этом их дружба закончилась.