Гезат

Меня и моих помощников вместе с лошадьми разместили на тридцатишестивесельной беспалубной торговой галере. Шкипером был пожилой грек со смуглой кожей, приплюснутым носом и черными курчавыми волосами. Кто-то из его предков явно был негром. Время от времени он громко и продолжительно орал на своих матросов и гребцов. Дальше слов дело не шло, поэтому экипаж не обращал на эти крики внимание. Море было спокойным, светило солнце, и я был уверен, что во второй половине дня высажусь неподалеку от города Орик, где сейчас находится армия Гая Юлия Цезаря и он сам. Не тут-то было! Часа через три плавания мы встретили либурну, которая налегке летела к нам. На ней привезли письмо Фуфию Калену от Гая Юлия Цезаря с сообщением, что весь балканский берег моря патрулирует сильный вражеский флот, который поджидает нас, поэтому нам было приказано вернуться в Бриндизиум. Консул сообщит, когда ситуация улучшится, тогда и переправимся. После чего наш флот лег на обратный курс.

Я понял, что ждать придется долго, поэтому снял в Бриндизиуме комнату у пожилой вдовы, чтобы не мерзнуть в палатке в каструме. Это была небольшая коморка, в которой помещалась низкая деревянная кровать и вдоль правой стены был неширокий проход. Входную дверь заменяли две полосы старой воловьей шкуры. За небольшую доплату хозяйка холодными ночами ставила в моей комнате у входа жаровню с коптящими, древесными углями, из-за чего мне постоянно снились пожары. Дюрис спал вместе с рабами хозяйки, пожилой семейной парой, своими соплеменниками.

Почти месяц прошел спокойно, а потом возле Бриндизиума появился вражеская эскадра под командованием Луция Скрибония Либона, дочь которого была замужем за сыном Гнея Помпея. Видимо, не дождавшись нас у балканского берега моря, враги решили, что надежнее будет стеречь у апеннинского. Они расположились на острове напротив бухты, перед этим захватив несколько торговых судов, шедших в Бриндизиум. На их беду на острове были проблемы с пресной водой, благодаря чему моя жизнь стала интереснее, а то уже подумывал отпроситься домой на пару недель.

130

Ветер дует юго-восточный, со стороны Африки, но такой промозглый, будто с заснеженных вершин Альп. Я прячусь от него за широким, в пару обхватов, буком, тонкая гладенькая серая кора которого будто покрыта испариной. Кстати, люди сейчас, что деревенские, что горожане, когда говорят о дереве, обязательно указывают породу. Просто дерево для них не существует. Даже слово «деревья» употребляют для обозначения группы из разных пород. Бук считается очень полезным. Древесину, которая легко гнется, если распарить, используют для изготовления мебели, музыкальных инструментов. Из орешков давят масло, которое используют и в пищу, и на заправку светильников, или так едят их, перемолов и добавив в пшеничную муку, благодаря чему выпечка приобретает приятный привкус, или, предварительно обжарив, щелкают, как семечки подсолнуха, причем процессы настолько похожи, что я, увидев впервые, подумал, что Колумба опередили. Даже тонкая кора идет в дело: германцы используют ее вместо папируса. Я видел у некоторых своих подчиненных висевший на гайтане амулет из свернутой в трубочку коры бука с рунами, нацарапанными шаманом.

Метрах в ста пятидесяти от меня на берег вылезла носом вражеская либурна. Матросы скинули сходню, по которой спускаются другие члены экипажа с разного размера емкостями для набора воды, а за ними легионеры с малыми щитами. Довольно широкий ручей впадает в море метрах в десяти левее судна. Вода в нем очень вкусная. У нее всего один временный недостаток — холоднющая, аж зубы ноют. Видимо, такого же хорошего мнения о ней и помпеянцы. Они приплыли сюда в третий раз. Первые два мы им простили, потому что не были уверены, что выберут именно этот ручей.

Я достаю из-за пазухи сухую тетиву, неспешно надеваю на лук. Он тихо поскрипывает, неохотно сгибаясь. Давно не стрелял из него по людям. Поправляю зекерон. Вынимаю из колчана стрелу. Древко сухое и отшлифованное, без шероховатостей. Упругое оперение из гусиных перьев словно бы возмущенно фыркает, когда провожу по нему пальцем. Долго жду, когда повернется ко мне спиной центурион в шлеме с поперечным гребнем из конских волос, покрашенных в темно-красный цвет. Натягиваю тетиву. Лук опять скрипит, но теперь уже звонче, радостнее, что ли. Шлепок тетивы по кожаному наручу на левой руке — и стрела, тихо шурша, улетает к цели. Один из легионеров, стоявший лицом ко мне, замечает ее, кричит командиру об опасности. Его предупреждение лишь на доли секунды опережает стрелу, которая, пробив кожаный доспех, влезает в тело в районе левой лопатки. Центурион отшатывается вперед, делает полшага, чтобы удержать равновесие, после чего, прижав руки к груди, наверное, в том месте, где вылез наконечник стрелы, плавно оседает на землю.