Гезат

Контора ростовщика напоминала низкий прямоугольный донжон. Первый этаж был сложен из обтесанных камней, второй — из кирпича. Входная дверь из толстых дубовых досок, скрепленных железными полосами и с «кормушкой», открываемой внутрь, в верхней половине, расположена в правой части длинной стороны строения. Перед дверью каменное крыльцо в две ступеньки, над которым деревянный навес. Окна — три на первом этаже и четыре на втором — высокие и узкие, ребенок не протиснется, скорее, бойницы для лучников, закрыты деревянными жалюзи. На крыльце под навесом сидел на трехногой табуретке охранник — еще крепкий мужик лет сорока семи. Служба накладывает неизгладимый отпечаток, и мой наметанный взгляд сразу определил, что это бывший воин, скорее всего, легионер. Впрочем, воины бывшими не бывают, с этим призванием рождаются и умирают. Ему не надо было иметь наметанный глаз, а хватило одного взгляда на оружие, чтобы понять, что мы друзья по счастью.

— Где служил? — поинтересовался я.

— Последние два года в восьмом легионе в Галлии, — ответил он. — Ты тогда командовал турмой в одиннадцатом.

— Не помню тебя, — признался я.

— Я помню его, — вмешался Гленн. — Хотел отнять валежник, который я в лесу собрал.

Охранник внимательно вгляделся в моего помощника и выдал, осклабившись:

— А ты повзрослел с тех пор!

— Хозяин здесь? — остановил я намечавшуюся перепалку.

— А где же ему быть?! — насмешливо гмыкнув, ответил охранник. — Он здесь днюет и ночует.

— Надо поговорить с ним, — сказал я.

— Может зайти вместе со мной только один человек и без оружия, — сообщил бывший легионер. — Или оставляй гладиус своим клиентам, или жди здесь, позову хозяина.

— Зови, — выбрал я.

Охранник два раза стукнул кулаком в дверь и крикнул:

— Магон!

Ждать пришлось минуты три. Если бы не спокойствие охранника, я бы решил, что его не услышали. Затем за дверью послышались тихие шаги, лязгнул железный засов и открылась «кормушка», в прямоугольной рамке которой появилось лицо мужчины лет сорока, густо заросшее черными курчавыми волосами, с носом-бульбой, словно поклеванным воробьями. Я даже подумал, что это тот самый Магон Карф, которому пятьдесят девять лет назад дал деньги в рост, и что он, как и я, путешествует по эпохам.

— Что надо господам военным? — спросил он хрипловатым голосом, не таким, какой был у его предка.

— Получить свой вклад, — ответил я на финикийском языке, чтобы проверить свои подозрения.

— Что-что? — не понял ростовщик.

Или он очень хороший актер, или действительно не знает язык своих предков.

Я повторил на латыни и добавил, показав расписку:

— Мой дед дал твоему деду или прадеду деньги в рост. Хочу получить их с набежавшими процентами.

— Не морочь мне голову! — сердито бросил он. — Меня таким способом не проведешь!

— Я слишком важный человек — префект конницы на службу диктатора — чтобы заниматься мошенничеством, — важно произнес я. — Вот расписка твоего предка с его печатью.

Я развернул ее и поднес к «кормушке» настолько близко, чтобы Магон Карф смог прочитать. В отличие от большинства римлян, читать и считать он должен был уметь. Судя по тому, как округлились черные выпуклые глаза, ростовщик признал почерк и печать своего предка.

Это не помешало ему заявить:

— Подделка! Меня такой не проведешь!

— Врешь, морда карфагенская! — произнес я. — Расписка настоящая, по твоим глазам было видно!

— Не знаю, что ты там увидел, а я платить не буду по этой вот подделке, которая не мной выдана! — упрямился он.

— Она выдана твоим отцом или дедом, и ты за них в ответе, потому что получил свое дело в наследство, поэтому вернешь взятые в долг деньги, — настаивал я. — Иди тебе закон Цезаря не указ?

От вновь испечённого диктатора ждали, что он разрешит не возвращать долги кредиторам. За время гражданских войн появилась милая традиция отменять долги. Мол, брали в тяжелое военное время. А то, что кредиты в большинстве случаев расфинькивали на пиры и прочие удовольствия, так это тоже последствия войны. Поскольку Гай Юлий Цезарь в данный момент долгов не имел и до этого всегда расплачивался с кредиторами, эту традицию он нарушил. В последнее время сильно вырос процент по займам, потому что из-за невозврата долгов никто не хотел кредитовать, и деловая жизнь сильно просела, что сказалось на поступлении налогов, а диктатору нужны были деньги на войну с Гнеем Помпеем. И это при том, что существовал закон, по которому гражданам не разрешалось иметь налички больше, чем шестьдесят тысяч сестерциев. Богачи предпочитали оказаться под следствием за хранение излишнего количества денег, чем потерять их. Гай Юлий Цезарь назначил третейских судей, которые должны были изымать имущество должника, оценивать по довоенным ценам и расплачиваться с кредиторами. Это моментально взбодрило торговлю и производство.

— Сначала тебе придется доказать в суде, что кто-то из моих предков брал у твоего деда деньги в рост! Уверен, что у тебя найдутся свидетели! — насмешливо бросил он.