Гезат

Я подъехал к нему, оттеснив одного из сопляков свиты, юношу лет пятнадцати, который, как видно, считал, что совершает подвиг, следуя рядом с командиром, и тихо, но четко, требовательно произнес:

— Или мы сейчас атакуем германцев во фланг, или проиграем сражение.

Публий Лициний Красс посмотрел на меня и с облегчением, как-то покорно молвил:

— Да, надо ударить во фланг.

Я повернулся к своей турме и скомандовал достаточно громко, чтобы услышали и соседние:

— За мной!

Обогнув правый фланг двенадцатого легиона, за которым мы стояли, я специально повел конницу по дуге, чтобы зайти поглубже во фланг и даже тыл врагу и дать поучаствовать в первом ударе как можно большему количеству всадников. Сколько их поскакало за мной, не знал, потому что не оглядывался, но слышал за собой перестук сотен копыт. Веселый такой перестук, разгоняющий кровь, заводящий. Скорее всего, такое настроение не только у меня. Кельты, составлявшие большую часть римской конницы, сильны на порыве. Они застоялись в тылу и загорелись желанием сразиться. Зря, что ли, приперлись в такую даль?!

Моя турма ударила в тыл растянувшейся фаланги свевов и маркоманов. Следовавшая за нами конница ударила частично в тыл им, но больше во фланг. Нас не ждали, хотя должны были видеть наш маневр. Может быть, решили, что удираем в сторону нового каструма или даже Бибракты. Мой новый конь оказался смелее предыдущего. Поняв, что столкновения с людьми не избежать, он высоко задрал голову и врезался грудью в строй воинов, стоявших к нему спиной, сбив сразу нескольких. Я привычно заработал пикой, пока раненый в спину у шеи германец не схватил ее за наконечник до того, как я успел выдернуть. Держал крепко, будто и не тяжело ранен вовсе и именно так спасет себе жизнь. Я дернул еще пару раз, заметил слева приближающуюся ко мне спату с широким клинком, выронил пику и успел подставить щит. После чего вынул из ножен саблю. Она намного короче пики, сражаться ею не так удобно, часто приходится наклоняться, чтобы дотянуться до врага, зато раны наносит тяжелее. К тому же движения другие, а правая рука немного устала только колоть.

Мелькали вытянутые, костистые, светлокожие лица ниже шлемов, металлических или кожаных, спаты, копья, щиты… В этом мельтешении я выхватывал цель и наносил удар, короткий или с оттягом, отсекая голову, руку, часть туловища. Действовал механически, без эмоций. Такая вот у меня нудная, однообразная работа. Буцефал, подгоняемый шпорами, медленно протискивался вперед, а я сёк и сёк…

Так увлекся врагами справа от себя, что пропустил удар слева. Кто-то от души лупанул меня спатой по ноге ниже колена. Хорошо, что кузнецы у германцев пока хуже кельтских, выковавших мои поножи, которые выдержали, лишь вмявшись немного и начав давить ногу. Так и не увидел, кто это сотворил. Наверное, германец был сразу убит кем-то из моих подчиненных, которых рядом оказалось очень много. Мысль, что я не одинок, приободрила, придала сил уставшей руке. Резким ударом развалил напополам кожаный шлем и белобрысую голову, потом еще одну. Какому-то придурку отсек руку со спатой, а следующему воткнул острие клинка в лоб под край шлема. Судя по тупому выражению лица, скривившегося от боли, во лбу брони должно быть пальцев на десять, но металл пробил ее и углубился еще сантиметров на пять. Враг откинул голову, как бы соскользнув с клинка. Кровь и розово-серая масса полезли из дыры во лбу, но раненый попытался рубануть меня спатой в ответ. В отместку я отсек ему кисть правой руки, после чего занялся следующим, который пятился на меня, теснимый легионерами, до которых оставался слой германцев человек в семь-восемь. Зарубив этого, начал разворачивать коня, чтобы не мешать римлянам наступать.

Наш правый фланг в это время уже наводил порядок во вражеском лагере, а центр гнал удирающих седусиев, неметов и гарудов. Отставал только левый фланг, правда, набирающий постепенно скорость, потому что свевы и макроманы, быстро проскальзывая между всадниками, разбегались. Я нашел свою пику, которая почти вертикально торчала в голове убитого, упавшего на спину, выдернул ее и выехал на чистое пространство, где не мешал двенадцатому легиону, который, преследуя убегающих врагов, набирал скорость. Вскоре возле меня собралось десятка два бойцов моей турмы. Ждали, когда пройдет легион, чтобы приступить к сбору трофеев.

— А не проехаться ли нам во вражеский лагерь и посмотреть, что там ценного? — предложил я.

Предложение было интересное, но и выпускать синицу из руки — оружие и доспехи убитых нами германцев — тоже не хотелось. Найдем в лагере что-нибудь более ценное и останется ли оно у нас — вопрос на засыпку, а тут верняк, и никто не потребует отдать.

— Кон, останься здесь с десятком воинов, собери трофеи, а мы проедемся, — предложил я.

За мной поскакали шестнадцать человек. К сожалению, в лагере уже шуровали воины десятого легиона. Имели право, поскольку первыми ворвались в него. Со всех сторон слышались женские крики и плач. Горе бабам проигравших!