Гибель адмирала Канариса

– Этот кретин всегда отличался нерасторопностью и определенной небрежностью. Не обнаружилось ли в бумагах, изъятых при его аресте, моего имени или чего-либо такого, что скомпрометировало бы меня как якобы участника заговора против фюрера?

«Якобы! – иронично отметил про себя Шелленберг. – Уж в беседе со мной он мог бы говорить правду».

Бригадефюрер прекрасно понимал, какую цену готов заплатить бывший шеф абвера, лишь бы получить хоть какую-то информацию, связанную с арестом этого полковника, поэтому вальяжно помедлил и, пренебрегая резью в своей вечноболящей печени, все же приобщился к коньяку.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, насколько для меня важно быть готовым к неожиданностям? – не выдержал Канарис.

«Бедный “флотоводец”, он, очевидно, думает, что кого-то там, в гестапо или в суде, будут интересовать его доводы и контраргументы. Да эти костоломы выбьют из него такую ересь, что, выслушивая ее потом в обвинительном заключении, он сам же и содрогнется!..»

– Мне придется быть откровенным с вами, господин Канарис. Тех бумаг, которые попали в руки гестапо вместе с Хансеном, вполне достаточно, чтобы сжечь полковника вместе с ними. Как на костре инквизиции.

– Так я и предполагал, – обреченно молвил адмирал. – Полагаться на этого болвана – все равно, что обниматься с палачом.

«Канарис почему-то решил, что может не скрывать от меня своего причастия к заговору и к сотрудничеству с иностранной разведкой? – ухмыльнулся про себя Шелленберг. – Редкий случай: адмирал беседует с человеком, который явился арестовывать его, как со своим сообщником! То-то Мюллер повеселился бы, случись ему стать свидетелем этой сцены!»

– Попался ли гестаповцам какой-либо важный документ, хоть каким-то образом компрометирующий меня?

– Речь может идти лишь о записной книжке полковника. Он умудрился сохранить для следствия список генералов и чиновников, коих заговорщики предполагали убрать в первую очередь. Как вы понимаете, все эти лица были связаны прежде всего с абвером и гестапо. Правда, среди записей ваше имя не упоминалось: ни как человека, которого следует убрать, – что в данной ситуации было бы весьма кстати; ни как человека, чьим распоряжениям следует повиноваться. Тем не менее гильотина запущена.

– Я всегда опасался, что в конечном итоге этих идиотов из Генерального штаба погубит их же собственная писанина.

«Опасаться следовало иного: что их писанина погубит вас, адмирал», – мысленно парировал Шелленберг. А вслух произнес:

– Боюсь, что и сам Хансен представлял собой не менее ценный источник информации, нежели его записные книжки.

– Полагаю, что этот и не пытался о чем-либо умалчивать.

– Как справедливо и то, что никому не пришло в голову заставить его прикусить язык.

– Да и кому из нас это было бы под силу?

Шелленберг понимающе помолчал.

– Кстати, если уж быть откровенным… Вы, адмирал, не зря встревожились поведением полковника Хансена. Наверное, вы уже знаете, что именно он назвал вас во время допроса «духовным инициатором антиправительственного движения»[46]?

– Для меня очень важно, что вы подтвердили эти сведения, – уклончиво ответил адмирал. – Хансен мог бы оказаться и более сдержанным в своих неправомерных выводах. Но что сделано, то сделано. Уверен, что ни фюрер, ни остальные руководители рейха не поверят его словам. Так что очень скоро все подозрения будут с меня сняты.

Бригадефюрер взглянул на него, как на блаженного, но вместо того, чтобы возразить, отвернулся – и только благодаря этому сумел промолчать.

5

Почти с минуту Шелленберг не тревожил адмирала, словно опасался вспугнуть или развеять его оптимизм. Вместо того чтобы вести их затянувшийся разговор к завершению, он с подчеркнутым вниманием осматривал украшенный причудливой лепниной потолок и легкие парадные мечи, скрещенные посреди настенного ковра, – своеобразный отзвук рыцарского Средневековья.

– Так какое же предписание вы получили в связи с моим арестом? – первым заговорил адмирал, понимая, что все нормы приличия, какие только можно было соблюсти, Шелленбергом уже соблюдены.

– Приказано доставить вас в Фюрстенберг, – повертел тот между пальцами ножкой рюмки. – Пока что – только в Фюрстенберг.

– Понятно: в Школу пограничной охраны, где уже содержится несколько десятков генералов и высших офицеров вермахта, – поднялся из-за стола адмирал.

– Именно туда, под опеку начальника Школы погранохраны. Таков приказ. Но должен заметить, что это еще не самый худший вариант. Некоторых сразу же увозили на Принцальбрехтштрассе, в гестапо. И тогда у них уже не оставалось абсолютно никаких шансов.

Канарис нервно побарабанил пальцами по столу и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.

– Как вы считаете, может ли хоть в какой-то степени изменить ситуацию моя встреча с Гиммлером?

– В любом случае от него зависит многое. В том числе и условия вашего содержания под арестом, который пока что следует считать домашним.

– Я того же мнения: обязательно нужно поговорить с Гиммлером. Все остальные: Мюллер, Кальтенбруннер и Геринг, не говоря уже о Бормане, – давно жаждут моей крови.