14 сентября 1939 г. гитлеровские войска приступят к захвату Чехословакии, 15 марта они уже в Праге. Сыровы не уйдет в подполье, не улетит в Лондон, не замкнется в личной жизни — зачем? Это его время. Как и Гайду, его отличают прогерманские настроения. И именно на данной основе возьмут ход события совершенно диковинные. Сыровы окажется в Берлине, где будет иметь встречи с Гитлером (и это-то уже после захвата немцами его Родины!). Его настроения сделают его доверенным лицом фюрера, и тот снарядит его к Сталину. Вот какие превращения произойдут с бывшим командующим Чехословацким корпусом в Сибири одноглазым генералом Сыровым.
Племянник германского посла в Париже граф Велчек сообщил в середине мая 1939 г. английскому военному атташе в Берлине о том, что «генерал Сыровы прибыл в Москву по поручению германского правительства за три дня до падения Литвинова»[131]
. О чем говорил Сыровы со Сталиным, неизвестно, но, надо полагать, поручение Гитлера исполнил бывший легионер ревностно и с военной точностью.Гайда, Сыровы… на побегушках у Гитлера… Из руководителей легиона получились обыкновенные предатели. Вот и вся правда об их «демократизме» и мотивах выдачи адмирала.
Грош цена их рассуждениям о белом терроре и отказе легиона защищать «белого диктатора». Надо было уносить ноги из Сибири. Надо было скрыть разбой, насилия, убийства. Надо было увезти награбленное и не дай Боже заплатить за это кровью. Надо было… Словом, имелся резон избавиться от адмирала.
И выдали, зная определенно, что его казнят, по-другому не будет. В этом-то и состоял расчет. Нет свидетеля — концы в воду…
Думается, Сталин держал в памяти мятеж легиона и возникновение под его защитой Восточного фронта Гражданской войны, когда вел секретные беседы с бывшим командующим легионом, а теперь одноглазым посланцем фюрера. Хорош же был посланец у диктаторов-палачей…
Министр пропаганды гитлеровского рейха доктор Йозеф Геббельс запишет в дневнике 14 марта 1940 г.: «Фюрер видел Сталина в одном кинофильме, и тот сразу стал ему симпатичен»[132]
.С нападением Гитлера на Советский Союз в европейской фашистской печати забродила оскорбительная антирусская кампания.
Сын виленского (вильнюсского) губернатора Лев Дмитриевич Любимов в те годы был известным журналистом — разумеется, в эмигрантской печати, парижской. Он писал:
«…Я напомнил Моррасу (профашистски настроенному члену Французской академии. —
В той редкостной книжице кадета-доносителя князя Бебутова («Последний самодержец») напечатан портрет батюшки Любимова — тогда видного чиновника министерства внутренних дел при известном министре А. Г. Булыгине. Помните Булыгинскую думу? Проект ее утвердил царь в июле 1905 г. Любимов удостоился служить правителем канцелярии у министров внутренних дел фон Плеве, П. Н. Дурново и князя Святополк-Мирского. Затем батюшка Любимова пошел на повышение и стал виленским губернатором.
Глава московских славянофилов писал по смерти Николая Первого графине Блудовой: «Пусть только верит он (Александр Второй. —
И верно, не выдала — убила, как убьет и его внука, Николая Второго, вместе с правнуком и правнучками…
Потому что тотемный знак России — трупы…
А 6 мая срежет пуля Татьяну Петровну. Без вскрика сядет на землю, захрипит, зальется темной кровью. Рванется Три Фэ на выстрел, глаза белые, злющие, а только никого вокруг. Шли несколько прохожих, так по выучке сразу легли…
После придет догадка, а там и уверенность: это мстили ему, мстили за адмирала. Только по нечаянности пулю приняла Танечка, шагнула и…
Застрелили Татьяну Петровну на Набережной улице, напротив прогимназии Гайдука. Но убийца-то оказался трусоватым, всего на выстрел и хватило. Открытым шел на него Флор, бей вторым — и не промахнешься.
Пресеклась единственная любовь Флора Федоровича, поскольку не любил он до сих пор. Ненастоящими были все чувства. И уже никогда не полюбит. Ведь за любовь сходит страсть к женскому, блуд, привычка, а любовь — драгоценность. Это не просто удача. Любовь так же исключительна, как цветение сада в январе у нас, в средней России.
Забросит Флор Федорович маузер, браунинг и механически примется отмерять дни. Лишь с перстеньком не станет расставаться — и правильно. Очень сгодится, сложатся такие обстоятельства.