Гибель адмирала

— Да представляете ли вы, Чудновский, что такое революция? — обрывает он самодовольные рассуждения председателя губчека.

Семен Григорьевич заливается смехом, этак проворно вспрыгивает задом на стул и бухает словесами:

— Душа российского обывателя всегда была окутана туманом рассуждений. Вы, попутчики нашей революции, тому доказательство. Ей-Богу, как пчелы: вьетесь, а входа в улей не видите. Самый простой, безграмотный человек видит, а вы — нет…

Презирает товарищ Чудновский обезьянье искусство вежливости — говорит и поступает так, как подсказывает обстановка, а не эти самые политесы. Поэтому и рубанул с плеча:

— Для купца и буржуя да партий, которые им прислуживают, японский солдат милей рабочего и крестьянина — это факт…

Флор Федорович чувствует: не удается ему речь, не ложатся нужные слова — уж очень много обид и злости на душе, а это всегда против ясности и выразительности доводов. Вроде базарной перебранки у него с председателем губчека, но вот взять себя в руки… кипит все в душе.

— Ваша Россия — это стадо ослепленных преступными лозунгами мужиков.

— Не стыдно, Флор Федорович? — Чудновский скашивает кровавые белки глаз на дверь: чего не ведут адмирала. — За гнилушки слова цепляетесь. Вам-то, с вашим стажем борьбы и заслугами?

Чудновский сдержался и не добавил, что думает о меньшевиках и эсерах вообще. Меньшевики — так те только по названию социал-демократы, а на деле — агенты-миротворцы при белых, а об эсерах и толковать нечего… Жаль, момент не для откровений. Председатель губчека. полизывал губы — здорово обветрены, — помолчал и принялся внушать бывшему председателю Политцентра:

— Как учит гениальный стратег пролетарской борьбы товарищ Ленин, союз между пролетариатом и буржуазией невозможен. Единственно приемлемые отношения — это борьба, беспощадная, насмерть. Да, мы провозглашаем: во имя торжества дела пролетариата и беднейшего крестьянства — диктатура! Мы должны уничтожить враждебные классы! Никакой щепетильности! Никаких угрызений совести! Все во имя светлого завтра!..

И Чудновский осекся, услыхав разнобой шагов.

Адмирала всегда водили пятеро: двое — сзади, двое — спереди, и еще впереди — старший по наряду. Конвойные — с трехлинейками, при штыках, старший по наряду — с наганом.

Грохнули приклады за дверью. Отвалилась высокая белая створка, и показался старший по наряду, сразу за ним — Александр Васильевич. И запахло куда как острей стужей и вонью параш. Свежий морозный воздух и вонь…

«Вот он, мой, Федоровича, приз! Что, доигрался, адмирал? А теперь отвечай!» — так и рвался крик из Флора Федоровича. Он, разумеется, молчит, только жует папиросу и сглатывает слюну: не дать волю чувствам — а доведен он до белого каления. Все ему тут ненавистны: и адмирал, и большевики, и сукины дети вроде Денике. Все здесь измываются над Россией и калечат ее душу.

— Кто вы? — на фальцет, тонко спрашивает Флор Федорович.

Александр Васильевич подумал, отвечать ли, но решил, что это какая-то судейская формальность, и ответил:

— Я Колчак Александр Васильевич, адмирал Российского флота и бывший Верховный Правитель Российского государства, но я лично этот термин употреблять избегаю.

Он давно бережет свой ответ для судей.

Чудновский налился было яростью, но смолчал, пусть Федорович выкручивается, шкура эсеровская! «По заслугам и почет», — думает о нем.

А Флор Федорович смотрит на Александра Васильевича с жадной ненавистью. Так вот каков этот Александр Четвертый! Да-да, вот он, перед ним!

Какой счет ему предъявить за омский переворот — сорвал великую работу по строительству свободной эсеровской России. И это он, адмирал, едва не пресек его дни, убежденного социалиста-революционера…

Чудновский поглядывает снизу и сбоку на горбоносый адмиралов профиль и полистывает протоколы допросов — он уже успел переместиться за стол. Протоколы потребовал показать бывший председатель Политцентра. С того просмотра и завязалась грызня.

Александр Васильевич ждет. Он уже привык к глупостям вроде той, с которой сейчас обратился этот бледный человек в офицерском френче под ремень. Ремень он не затянул, не умеет — и перепоясан оттого не по талии, а ниже. Без портупеи тяжесть маузера стащила ремень к ляжке. Не военный человек, а чучело. Он такому бы и оружие не доверил…

— Вы, адмирал, глубоко виновны перед народом, — говорит Флор Федорович и сам удивляется себе: на кой ляд этот пафос. И продолжает (все тем же высоким тенором, но спокойнее): — Вы пошли на нас войной за то, что мы взяли силой свое: землю, заводы, все присвоенное господствующими классами. Вы хотели, чтобы трудовая Россия только просила у вас и не больше! Вы отрубили бы и правую, и левую наши руки — проси мы слишком настойчиво. Вот ваша государственная философия.

— Вы — весь народ? — спрашивает Александр Васильевич.

— Я бывший председатель Политического Центра свободного и независимого Иркутска и всех примкнувших к нему городов и селений. Мое имя — Флор Федорович Федорович.