Гибель дракона

«Первый» — за рекой Сумидо, на холмах Акасака и Кодьзимати. Он утопает в нежной зелени каштанов, скверов и парков (под скамейками и здесь, однако, спят те же люди «второго Токио», неспособного, несмотря на свою поражающую величину, вместить всех обездоленных). «Первый Токио» — это виллы, дворцы, гостиницы, особняки, многоэтажные здания магазинов, министерств, полицейских и жандармских управлений. Здесь покой господ охраняют полицейские: на каждом углу по трое, у каждого подъезда по одному. «Первый» отгородился от «второго» штыками и пулеметами. Фигуры жандармов, полицейских и солдат, бродящих по сонным улицам, похожи на паразитов, ползающих по телу спящего человека, — такие же молчаливые, тихие, почти не заметные, но готовые в любой момент пустить в ход свое острое жало: клинок, пистолет, винтовку.

Два мира живут в городе с одним названием.

Утреннюю тишину встревожили мотоциклы: по три в ряд они бешено мчались по улицам, сопровождая легковую машину цвета кофе с молоком. Город прислушался к шуму, посмотрел на улицу, чуть приподняв веки-шторы. На большой скорости машина проскочила мост через канал, наполненный затхлой, покрытой плесенью водой, и уже тише пошла по району Чуо-ку — району императорской семьи. В начале обширной Императорской площади машину остановили патрули. Шофер показал пропуск и не разрешил заглянуть в кабину для пассажиров. На подножку вскочил офицер, и машина медленно покатилась вдоль сложенной из дикого серого камня двухкилометровой стены, отгораживающей дворцы божественного императора от суетного мира. Стена эта как бы поднимается из неподвижной воды стометрового рва. Редкие мостики охраняют десятки солдат.

По обочинам дороги зеленели газоны, усыпанные яркими цветами. Кое-где среди газона торчали приземистые, похожие на грибы, горбатые сосенки. Уныние было разлито в сумеречном воздухе: оно струилось от серого камня стены, от неподвижной воды рва, от древних, щербатых арок мостов, от фигур солдат, поникших, сгорбленных, словно карликовые сосенки. Машина свернула на один из мостов. Повинуясь знаку офицера на подножке, ворота в стене, надсадно скрипнув, приоткрылись, пропустили автомобиль и снова захлопнулись. Мотоциклы остались за мостом.

В Токио нет единой архитектуры. Токио — смешение стилей всех времен и народов. Только за стеной Императорской площади еще высятся крутые, с поднятыми краями крыши, взбегают ломаной линией ступеньки. Там сохранился — правда, уже модернизированный веком пара и электричества — кусочек старой Ямато, послесёгунского периода. Около одного из дворцов машина мягко остановилась. Офицер спрыгнул с подножки и почтительно открыл дверцу. Старчески покряхтывая, опираясь на резной костыль вишневого дерева, из машины, отстранив желающего помочь офицера, вышел барон Ивасаки. Следом за ним легко выпрыгнул Гаррисон. Он удивленно оглядел дворец, окна, затянутые желтыми шторами, уродливые сосенки, карликовые березки, стелющиеся у ног, как трава.

— Вы в сердце Японии, мистер Гаррисон, — учтиво поклонился Ивасаки, жестом приглашая американца следовать за офицером, уже поднимавшимся по ступенькам.

— О' кэй! — Гаррисон, бодро шагая через две ступеньки, быстро нагнал офицера. Ивасаки шел, тяжело дыша, не успевая за длинноногим американцем.

В одном из залов, на полу, покрытом мягкими циновками, ожидали, удобно расположившись на вышитых подушках, вершители судеб Японии — главы «старых» и «молодых» дзайбацу, старейшие представители родов, владевшие богатствами Ямато. «Совет богов». Их собрали сюда вести о войне с Россией. Все они, одетые в черные широкие халаты, походили на ночных птиц, слетевшихся в одно дупло. В комнате было странно тихо, все молчали, задумчивые и сосредоточенные. Для Гаррисона принесли кресло и курительный столик. Он удобно устроился и тотчас задымил сигарой. Минут пять прошло в молчании. Ивасаки, сплетя пальцы рук, думал, как начать разговор, ради которого они собрались. С вопросов вежливости? Вежливость!.. Атомные бомбы падают на города. На беззащитные города. Верфь в Хиросиме вышла из строя — разве покроются убытки вежливыми извинениями Гаррисона? А Нагасаки? Заводы сгорели, сплавился металл, станки негодны даже на переплавку. Вопросы вежливости... Он чувствовал, что молчание затягивается непростительно долго, и, неожиданно для самого себя, тихо и грустно начал:

— Мы должны, господа, после обсуждения делового предложения мистера Гаррисона, высказать одну, общую для всех, я осмелюсь думать, точку зрения на текущий момент. Император ждет нашего мнения.

— Русские танки в Хайларе! — с придыханием воскликнул сгорбленный годами старик в очках. — Арсенал разбомбили! Халун-Аршан отрезан! Линькоу взят. Цзямусы под ударом!

— Ясуда-сан знает, как всегда, больше всех, — поклонился Ивасаки в сторону старика. — Но насколько хватит усилий русских?

Никто не ответил, хотя Ивасаки выдержал значительную паузу.

— Я осмелюсь с прискорбием сказать высокому собранию, что этого никто не знает, — Ивасаки глубоко вздохнул, и, словно в ответ ему, вздохнули все.