Гибель дракона

— Ох ты!.. — вскрикнул Золотарев, отскакивая к стенке. — Хенде хох!

В комнату вбежал Камалов. Он расслышал возглас Золотарева и, блеснув улыбкой, сказал:

— Это японец, товарищ старшина! Он по-немецки не понимает.

Дрожащий японец вылез из ванны. С него текло. Он снял очки, протер их и, близоруко щурясь, вынул вату из ушей и носа.

— Ну, все равно — фашист! Пусть понимает, — ответил Золотарев на замечание Камалова. — У меня переводчик сердитый: момент — и на тот свет!

— Сорева ватакуси... — Казимура поднял руки, лихорадочно обдумывая: что лучше? Притвориться не знающим русского языка или... Пожалуй, и в самом деле застрелит. Переводчика нет.

— То-то, — засмеялся Золотарев и, обращаясь к Карпову, спросил: — Зачем его в ванну занесло?

— Маро-маро хитрось, — неожиданно по-русски сказал японец и улыбнулся, обнажив желтые зубы — Войенно хитрось... уважаемые капитана росске... — Казимура выбрал из двух зол меньшее. Он стал нарочно коверкать русские слова, подражая русско-китайскому жаргону, который мог знать и простой солдат.

— Тоже, сообразил! — рассмеялся Камалов, глядя на жалкую фигуру японца, похожего на общипанную курицу.

— Не притворяйтесь, майор! — строго сказал Карпов и приказал Камалову принести китель с погонами.

Казимура растерянно молчал.

— Оденьтесь! — Карпов пристально смотрел в трусливые глаза японца.

Кое-как стянув мокрую одежду, Казимура нехотя переоделся. Парадный китель, подогнанный опытным портным, сидел как «влитый», подчеркивая ширину плеч и узость талии. Теперь — конец! В смертельном страхе Казимура закрыл глаза. Где теперь веселый американец Айронсайд? Он обещал дать сигнал, если русские задумают выступить. Обманул... Как и его обманул капитан Казимура: много сказал, но все неправда, выдумка. Пропали доллары... много долларов. Может быть, Айронсайд еще и выручит — они союзники... Много, очень много рассказал бы Казимура теперь веселому Айронсайду. Нет, он не стал бы лгать. Нет!.. Голос русского офицера прервал эти лихорадочные мысли:

— Где ваши погоны, майор? — Карпов отбросил ногой мокрый китель.

— Я... я.... — Казимура растерялся окончательно. — Я не заметил, как они свалились...

Смешливый Камалов хохотал все время, пока обыскивали японца, доставая мокрые документы из многочисленных карманов.

— Куда этого водолаза девать, товарищ старший лейтенант? — все еще улыбаясь, спросил Камалов.

— Веди на пункт сбора пленных. Регулировщики покажут, где он. И немедленно передай переводчику документы с ним вместе, — кивнул Карпов на сгорбившегося майора. — Это, должно быть, важная птица... водолаз! — не выдержал, засмеялся и Карпов.

Казимура, все еще надеявшийся на какое-то чудо, понял теперь: не только карьера, но и жизнь его окончены...

В штаб группы Карпов попал только в пятом часу. Над горящим городом занималась тусклая заря. Сопротивление японцев было подавлено. Наступила тишина. Только у моста иногда еще слышались редкие выстрелы, и на восточной окраине рассыпали дробь пулеметы.

В полуразрушенном фойе кинотеатра Карпов застал и Харченко, и Макаровского. Напротив горела жандармерия. Кровавые отблески пламени освещали лица.

— Пока нет коменданта, — сказал Харченко, — придется тебе, Карпов, заняться снабжением населения продуктами. Склады знаешь где?

— Знаю.

— Ну, выполняй,

К утру японцы были прижаты к реке за восточной окраиной, укрепленный район блокирован.

22

Странное впечатление производят улицы Токио в предрассветные часы, когда загорается нежная полоска зари. Отдыхая после шумного дня, немые дома спят, как и люди в них. Окна — глаза домов — плотно закрыты шторами. Сильнее, чем днем, городские запахи: вонь гниющих отбросов в многочисленных каналах, удушливый пар гниющего мусора во дворах, на улицах, на местах пепелищ — следов американской бомбежки. Это Токио, заселенный беднотой: рабочими многочисленных заводов и заводишек, грузчиками портов, рикшами — словом, теми, кто дает городу жизнь. На мостовой, заменяющей тротуары в этих причудливо искривленных мрачных переулках и тупичках, раскинутых на десятки километров под сотнями мостов и мостиков, перекинутых через многочисленные каналы, спят сотни тысяч безработных и нищих. Но это, как говорят японцы, «второй Токио». О нем не пишут в газетах, не говорят по радио, к нему никогда не обращается «божественный император». Кажется, люди питаются здесь одним воздухом: ничего съестного нет в мусоре. Все, что немного пригодно в пищу: картофельная шелуха, трава, заплесневелые капустные листья, тонкая кожура редьки, становится предметом ожесточенных споров. Это «второй Токио».