Гибель дракона

Солдаты поднимались, поправляли оружие, перекладывали гранаты, некоторые подтягивали поясные ремни и надевали каски. От раскаленного камня волнами шел зной.

С японской стороны послышался грохот. На гребень небольшой сопки выскочил танк. Постояв секунду как бы в нерешительности, он двинулся к рубежу, переваливаясь через рытвины и камни. За первым танком шли еще машины. В окопах считали:

— Три... Четыре...

— Сбоку, сбоку. Ай, жолдас! Левый фланг!

— Пять... Шесть... семь...

За танками быстрым шагом шли японцы в желто-зеленых мундирах.

Никто из наших солдат не знал, что за сопкой, в расположении только что покинутого ими лагеря, уже сосредоточена танковая бригада. Сидя на башнях, танкисты курили, перекидываясь шутками с дневальными пехотинцами.

Солдаты, стоявшие в окопах, видели: на гребень зарубежной сопки на полном скаку вынеслись орудийные запряжки. Лошадей отцепили и угнали в падь. Около пушек засуетились японцы.

«Эх, черт, сколько наставили!» — подумал Самохвал и приказал выдвинуть вперед, ближе к рубежу, гранатометчиков и солдат с противотанковыми .ружьями.

Старшина разносил бутылки с горючей смесью и приговаривал:

— Ну, братцы, главное, как это говорится, — береги соседа, а он тебя сбережет. И жди команду!

Взревели моторы. Танки рванулись. Поднялась пыль. Послышался крик: «Банзай!» Солдаты возле пушек заняли боевые места. Стволы орудий медленно, будто нащупывая цели, двигались сверху вниз. Немного погодя донесся артиллерийский залп.

Карпов сжал зубы так, что заломило скулы. «Что смотрит комбат?» Потом дошло до сознания: разрывов не слышно. Карпов вгляделся в головной танк. В открытом люке стоял японец. Вот он поднял руку с пистолетом. Невысоко над землей брызнула красными искрами ракета. «Атака?»

— Раненых нет? — услышал Карпов веселый голос Зайцева и обернулся. Придерживая санитарную сумку и пригибаясь, Зайцев не спеша шел вдоль линии окопов. Он закручивал цигарку и улыбался, по своему обыкновению, широко и радостно.

Не дойдя пятидесяти метров до пропаханной полосы, танки развернулись и скрылись за сопкой. Только пыль вилась в воздухе, будто хвост чудовища. Пушки укатили. Пехотинцы перебежками добрались до сопки, построились и ушли. В советских окопах было тихо.

Заварзин уже с сожалением поглядывал на ту сторону. Ему было обидно: обманули. Испугали — и ушли. Он сердито плюнул в сторону границы. Солдаты удивленно смотрели друг на друга. Что заставило уйти японцев?

— Это провокация, товарищи, — сказал Карпов, снимая каску и вытирая лоб. — Случись конфликт — «учение!»

Солнце клонилось к западу, окрашивая верхушки сопок в нежно-оранжевые тона ранней осени.

34

Сидя на крылечке, Михаил ждал Федора Григорьевича. Солнце жгло непокрытую голову, обвязанную тряпкой с темно-ржавым пятном крови. Прохожие сторонились его. «Никто не поможет, — тяжело ворочались мысли. — Камни, камни вокруг, а не люди. Только Лиза... Лиза!..»

Михаил вошел в дом, чтобы не видеть прохожих.

Вскоре за дверью кто-то остановился и тяжело вздохнул. Михаил вздрогнул. В комнату вошел Ли Чан. Прислонившись к притолоке, он поздоровался и спокойно спросил про Федора Григорьевича. Михаил рассказал об аресте Лизы. Старик, присев на корточки, бесстрастно курил длинную трубку, попыхивая сизыми клубами дыма.

— ...Теперь Федор Григорьевич скорее всего у советского консула, — закончил Михаил и почувствовал облегчение, словно какую-то часть своей непосильной ноши переложил на плечи собеседника.

— Вона... — протянул Ли Чан, пряча трубку. — Эх, Федя, Федя... Большое горе!..

— А я уйти хочу... — Михаил замялся. Он хотел сказать: «в горы» — но промолчал. — Может, вы его дождетесь, а?

— Дождусь.

Михаилу показалось, будто Ли Чан посмотрел на него с осуждением.

— Я не убегаю! Нет! — заговорил он горячо, чувствуя, что краснеет. — Не могу больше сидеть сложа руки! Не могу!

Китаец согласно кивнул:

— Ходи, парень. Ходи.

Уже из сеней Михаил крикнул:

— Я приду к нему. Когда — не знаю. Но приду!

Ли Чан опустил голову, вслушиваясь в торопливо удалявшиеся шаги. Все смолкло. Только половицы, отдыхая, тихонько поскрипывали, словно жалуясь на старость. Не спеша Ли Чан выкурил еще одну трубочку и выбил пепел о порог. Ох-хо! Почти восемьдесят зим ходит по земле Ли Чан. Он много видел. Много пережил. Спина его согнулась, зубы выпали, щеки ввалились. У внуков его — в далеком Китае — растут дети. А он все живет. Ван не живет: японцы не выпустили с жертвенных работ. Молодая добрая девушка, — дочь Феди, — не живет: японцы не выпустят. А он... Дверь со стуком распахнулась. На пороге остановился русский. Розовый жирный подбородок тонул в белом крахмальном воротничке. Выпуклые серые глаза его неторопливо осматривали комнату, рот кривился в брезгливой улыбке. Не заметив Ли Чана, он направился к двери светелки.

— Кого ищешь? — спросил Ли Чан.

Человек круто обернулся и уставился на китайца. Глубокие темные морщины бороздили его лицо. Присмотревшись, Ли Чан уловил в облике русского знакомые черты, словно он где-то видел его, только молодого — не такого жирного и без морщин.

— Где Ковров?