Гибель дракона

— О, я понимаю, — учтиво поклонился Семенов, — простите. Кажется, этот разговор вас встревожил. Не угодно ли сельтерской? Вот коньяк «Наполеон». Подарок из Франции. Красиво делают, ни с чем не спутаешь: на черном фоне золотой профиль Наполеона. Сто лет выдержки, князь.

Пока старый князь пил для успокоения стакан сельтерской, на три четверти разбавив ее коньяком, Семенов приказал лакею пригласить в кабинет молодого человека.

— Он дисциплинирован, службу знает превосходно, — Ухтомский помолчал и значительно добавил. — Россию тоже. Прекрасно говорит на трех языках: японском, английском, русском.

У дверей остановился и замер в почтительной позе тридцатилетний мужчина с синими мешками под глазами и налитым кровью носом. Поморгав опухшими от беспробудного пьянства веками, он через силу выдавил:

— Честь имею... — руки его дрожали.

Семенов, поджав губы, пристально оглядел молодого князя и остался доволен. Вид неказист, но ему нужны деньги. Пропил все. Видать, добрался уже до папашиного портсигара.

— Будете учиться, князь! — строго сказал Семенов, тряхнув плечами. — Этой зимой — в дело. Обмундирование, питание, казарма — бесплатно. Жалованье...

— Буду получать я, — твердо и решительно проговорил Ухтомский-отец.

— Папа... — пытался возразить сын, сделав шаг к столу.

— Серж! — важно поднялся генерал. — Ты меня знаешь. Перед тобой — карьера. Умей служить и не огорчай своего старого родителя.

Он подошел к сыну и, обняв его, трижды потерся своей дряблой щекой о такую же дряблую щеку будущего офицера.

— Документы и деньги на проезд получите у секретаря, — деловым тоном сказал Семенов, прерывая родственные излияния. — Пропьете, повезут в арестантском вагоне.

— Я провожу его, — вызвался старый князь, разумно полагая, что сын, безусловно, пропьет все. — Он будет на месте точно в срок.

Семенов устал. Завтра чуть свет нужно быть на границе. Говорят, русские копают противотанковый ров, его нет на карте. Осенью предстоит разведка боем, нужно выбрать место, осмотреть скрытые подходы заранее. После можно будет насторожить противника, а пока, до осени, еще все забудется. Пыхтя и отдуваясь, без доклада вошел Родзаевский, приземистый, толстый, всегда покрытый липкой испариной.

— Григорий Михайлович! — начал он, не здороваясь. — Вы совсем забыли нас! — он плюхнулся в кресло. — Вот уже два месяца я не получаю ни копейки! Это же невозможно. Вы приказываете вербовать новых членов, а чем я буду им платить? И так в «Союзе» дела далеко не блестящи, вы, вероятно, из моей последней докладной записки все поняли, — он вытер потное лицо большим клетчатым платком.

— Я был лучшего мнения о вас, Константин Владимирович, — сухо ответил Семенов. — Еще тогда, когда вы только начинали организовывать русских... — он иронически усмехнулся, — русских фашистов, я вам сразу же указал на непопулярность такого названия.

«До чего противное, лягушечье лицо у этого выродка», — подумал Семенов и отвернулся к окну. Родзаевский пожал плечами:

— Но мы немало сделали, Григорий Михайлович. Лучшие кадры вы берете к себе. И еще не было причины обижаться на меня за плохую подготовку этих людей.

Глядя на сердитое лицо атамана, Родзаевский думал: «Скаред! Огребает тысячи, а других держит на голодном пайке». Но говорил льстиво:

— Вы, как всегда, оказались прозорливцем. Но что я могу сделать сейчас? И японцы настаивают...

— Эх, Константин Владимирович, Константин Владимирович! — вздохнул Семенов, доставая чековую книжку. — Мало, ох мало нами сделано!

— Разделяю вашу скорбь, Григорий Михайлович, — сочувственной скороговоркой отозвался Родзаевский, жадно следя за пером атамана.

Когда тот вывел четырехзначную цифру, Родзаевский облегченно вздохнул:

— Я всей душой, Григорий Михайлович! Всей душой! — жирная потная рука схватила листок с непросохшими чернилами. «Поскупился, собачья кровь», — выругался про себя Родзаевский, увидев довольную улыбку Семенова, когда тот, прощаясь, пожимал ему руку. — Я ради спасения отечества не пожалею сил.

Брезгливо вытирая платком пальцы, ставшие влажными от прикосновения Родзаевского, Семенов с отвращением смотрел на захлопнувшуюся дверь: «И этот пока нужен! Он не из последних козырей в колоде. Но придет время, — атаман вышагивал по комнате, разминая затекшие ноги, — когда всех — и Бакшеева, и Родзаевского — свалит он, Семенов, в одну кучу и сожжет, сожжет, чтобы и воспоминания о них не осталось. А пока — нужны, приходится даже платить им».

61

На рассвете машина атамана остановилась у подножия сопки Офицерская — к северу от города Маньчжурия. Адъютант проворно расстелил скатерть. Атаман плотно позавтракал и поднялся на острую вершину сопки. Отсюда хорошо просматривалась в бинокль русская сторона. Вон там, на Молоканке, был его, Семенова, наблюдательный пункт, когда началось наступление на Даурию. А здесь стояли батареи. Трюнин — мир его праху! — тогда привез известие о победе. И на этой же сопке стоял он несколько лет спустя, после бегства из России. Как быстро катится время! Скоро пятьдесят два. Не так уж много времени осталось топтать траву, как говорят дауры...