Гибель Лю Шаоци

Вообще в годы «десятилетней смуты» (1966–1976) при рассмотрении персональных дел в КПК, прежде всего тогда, когда против того или иного члена партии выдвигались обвинения в совершении ошибок политического характера или ставился вопрос о неясностях в его политической биографии и т. д., партийный орган соответствующей ступени принимал решение о том, что член партии должен «отойти в сторону».

Такое решение предполагало, что член партии официально не лишался своего поста, но практически отстранялся от работы, оказывался как бы в подвешенном состоянии, В таком положении человек и его «дело» могли находиться в течение длительного времени, иной раз годами. Руководящий партийный орган в это время требовал от него писать объяснения в связи с теми или иными обстоятельствами, самокритично анализировать свои поступки и мысли. Официальные обвинения могли в течение продолжительного времени не предъявляться; никакого уголовно-процессуального кодекса в КПК не существовало.

В то же время отстраненный от дел находился как бы под домашним арестом, под строгим наблюдением, его свобода существенно ограничивалась. По сути дела, он оказался изолированным от общества.

Втайне от члена партии через систему внутрипартийного политического сыска, а в случае необходимости и с привлечением соответствующих государственных учреждений, продолжалась работа по сбору против него обвинений, в ряде случаев организовывалась массовая кампания осуждения ошибок или «преступлений» человека в малоформатной печати (т. е. в газетах как бы неофициальных, формально принадлежавших так называемым массовым революционным организациям) или в официальной партийной печати. Член партии в это время был лишен права голоса. Он мог только давать ответы на запросы вышестоящих организаций или «масс», которые действовали с санкции партийных органов.

Многие члены партии во время «культурной революции», оказавшись в таком положении, не выдерживали и кончали жизнь самоубийством еще в период, так сказать, неопределенности, после чего сам факт самоубийства называли «отделением себя от партии», а мертвых начинали именовать людьми, которые сами поставили себя в положение врагов партии и народа, предателей или агентов либо иностранных держав, чаше всего СССР, либо Гоминьдана.

В последующие месяцы 1966 г., вплоть до начала 1967 г. Лю Шаоци, лишенный возможности работать, старался внимательно следить за ходом событий. Он знакомился с документами, которые еще продолжали поступать к нему. Читал газеты, расспрашивал своих детей о том, что происходило в Пекине. В кругу семьи не скрывал того, что не одобряет обыски в домах, избиения людей, которые тогда стали просто массовым, обычным и рядовым явлением и в столице КНР, и в стране в целом. На улицах царило беззаконие, когда молодые активисты «культурной революции» могли необоснованно избить человека или разгромить чей-либо дом; при этом многое из того, что они делали, производилось по заданиям, которые они получали от «штаба культурной революции», заинтересованного в преследовании своих политических противников или людей, которые были отнесены Мао Цзэдуном и его сторонниками к этой категории.

Лю Шаоци продолжал жить, находясь практически под домашним арестом, в особняке на территории резиденции руководства партии и государства — в Чжуннаньхае, т. е. в огороженной и тщательно охраняемой части бывшего императорского дворца в Пекине, где работали и жили высшие руководители КПК и КНР со своими семьями.

Лю Шаоци в это время сталкивался с неожиданными для него вещами. Оказалось, что в орбиту кампании массовых обысков, проводившихся молодежными организациями зачастую по заданию и в сотрудничестве с действовавшими иной раз скрытно, а иной раз совершенно открыто органами общественной безопасности, начинают втягиваться его дети.

Однажды вечером за ужином он услышал, как его дочь Лю Пинпин и сын Лю Юаньюань обсуждали представлявшиеся им «героическими подвигами» действия своих соучеников, которые производили обыски в домах «нечисти», и перечисляли при этом захваченные у несчастных жертв «культурной революции» «трофеи» (это могли быть и какие-то личные веши, и, например, письма 30-х годов, имевшие отношение к Цзян Цин или другим руководителям «культурной революции», либо просто свадебные фотографии, также считавшиеся криминалом, ибо изобличали их хозяев в привязанности к культуре враждебных классов). Лю Пинпин и Лю Юаньань собирались пойти вместе со своими школьными друзьями участвовать в подобных «мероприятиях». Услышав о намерениях детей, Лю Шаоци решительно воспротивился этому, сказав сначала только два слова: «Не ходите». Дети не осмелились перечить отцу, но на их лицах выразилось недовольство.

После ужина Лю Шаоци принес из кабинета Конституцию КНР и, позвав дочь и сына, строго сказал: «Нельзя производить обыски в домах; избиения — это нарушение Конституции страны. Я — председатель Китайской Народной Республики и должен нести ответственность перед Конституцией!»[55].