Гибель постороннего

— Садись, — Абакумов усмехнулся и повел головой сначала в сторону Данилова, а затем в сторону Гриши, словно приглашал командира поглядеть на забаву.

Данилов, однако, сказал вполне серьезно:

— Скажи Стерину, пусть в хозпалатке возьмет на тебя комплект.

— Спасибо, — улыбнулся Гриша. — А можно взять фотоаппарат?

— Возьми.

— Постой, — остановил Абакумов шагнувшего к выходу парня. — Русский генерал Драгомиров говорил: «Солдат воюет животом». В том смысле, что сытый здоровый человек всегда сильнее. Это ясно? А я говорю: «Студент строит для души, а не для кармана». Неясно?

— Ясно, — Гриша запахнул простыню и вышел.

Гриша побывал в фотолаборатории и направился к кухне, на ходу расчехлив висевший на груди аппарат. Впервые за все эти дни он чувствовал себя уверенно и улыбался сам себе.

Медея и Нина, обе в белых косынках, с обнаженными по локоть руками, мыли алюминиевые миски. В открытые двери косо падал предзакатный свет. Гриша остановился на пороге, его тень длинно легла на пол.

— Идите за мной, — позвал он.

— Что с двумя делать будешь? — усмехнулась Нина.

— Фотографировать.

— О! — Нина сдернула косынку и тряхнула своей светлой аккуратной головкой. — Это я люблю.

Гриша привел девушек на берег реки, они сбежали к воде и почему-то обе засмеялись на бегу. Здесь было светло и тихо. Солнце стояло над кромкой темной тайги, его отражение лежало поперек реки огненным столбом.

Он фотографировал девушек, не зная, для чего это делает; но он не хотел фотографировать ни Абакумова, ни Воронова, ни Дзюбу — вообще никого из студентов: он от них зависел. Поэтому, когда он возвращался вместе с девушками и Нина предложила ему зайти на кухню, чтобы выпить кружку компота, Гриша обиделся — он не желал ничего взамен.

У Гриши не было ни дома, ни отца, ни матери. Все это как будто бы и было, и существовало вполне реально, но только в каком-то уродливом виде дом разделили, и в одной половине жили отец со своей новой женой, а в другой — мать со своим новым мужем. Гриша по месяцу жил на каждой половине, презирал этих людей и не любил себя за это презрение.

…Пока неурядицы снабжения прямо не касались отряда, Гриша о них почти не думал. Он крутил штурвал бетономешалки, включал и выключал рубильник и томился от пустой работы, на которую ставят убогих или слабосильных.

«Надоело!» — сказал себе Гриша и отошел от бетономешалки. Он сел на кучу гравия и опустил голову, исподлобья разглядывая студентов.

Стерин ждал напарника, ссутулившись и уперев кулаки в бока. Гриша встал, взялся за ручки носилок.

— Давай-ка! — скомандовал он Стерину.

Они прошли несколько шагов. Гриша крепко держал ручки. Первые десять ходок он одолел хорошо. Подъезжали самосвалы, увозили бетон.

Гриша ждал передышки, поглядывал через дверной проем на дорогу. Стерин молчал. Они подгребали в сарае цемент. Три дня назад здесь его было много, к задней стенке была навалена гора; теперь горы не стало. Лопаты уже чиркали по полу. Было пыльно, душно.

«Ничего, выдержу», — ободрял себя Гриша.

Стерин поднял свою сторону носилок.

Гриша помедлил, вздохнул и быстро поднял свою.

На него было больно смотреть: мокрый, грязный от пота и цементной пыли, волосы прилипли ко лбу.

Но Стерин молчал. «Он выдержал», — скажет потом квартирьер Акимову.

В том, что квартирьеры первыми узнали об остановке работы, не было ничего удивительного. Но то, что они при этом остались спокойными и, похоже, равнодушными, казалось странным. Цемент к вечеру кончился, соскребли в сарае на последний замес и выключили бетономешалку.

Они пришли в лагерь, купались в речке, стирали спецовки. Потом, переодевшись, лежали в своей палатке на кроватях и ждали ужина.

Данилов был обескуражен их подчеркнуто будничным поведением. Он решил, что Стерин отказался от попыток изменить положение «Искры».

Данилов обошел все палатки. Студенты как будто забыли, для чего они приехали сюда. Он ждал негодования, расспросов, шума, а ничего подобного не произошло. Лишь несколько человек спросили о материалах, он ответил, что скоро все наладится, и ему поверили. У Яроша собрались играть после ужина в футбол: бригадир накачивал насосом мяч, прижав его к кровати. Тут же был и комиссар Абакумов.

— Завтра будем стоять, — мрачно произнес Данилов.

— Значит, передохнем, — послышалось в ответ.

Он не заходил к Воронову, только заглянул и, увидев лежащих на кроватях людей, понял, что они устали.

Прихрамывая, Воронов бежал наперерез Ярошу. Всем было видно, что он опаздывает, что у него не хватает скорости, и Ярош это тоже видел, приостановился и, улыбаясь, готовился ударить по мячу. Воронов прыгнул, повернулся в воздухе ногами вперед, но Яроша не достал и проехал юзом по сухой земле.

Теперь он захромал заметнее, лицо его сделалось злобным. Когда к Воронову попадал мяч, он бежал по прямой линии, не сворачивая и не обводя игроков из команды Яроша. Он сталкивался с ними, бил плечом в грудь, прорывался, падал, и у него в конце концов забирали мяч.

Вид Воронова был жалок и одновременно обнаруживал что-то жестокое, что невозможно сломать.