Гибель вольтижера

Но сперва мне нужно было разыскать Лену – так мы договорились с Артуром. Стасовский объяснил, как найти их общую гримерку, где она могла находиться, но с моим топографическим кретинизмом стоило бы нарисовать план на бумажке: уже через пару минут я поняла, что заблудилась в этом темном лабиринте, уводящем прямо в прошлое. В детство, которое уже за этим поворотом должно распахнуться залитым солнцем окном с белыми занавесками, слегка вздымающимися от ветра. Там пахнет кофе (мама уже проснулась и пьет его в соседней комнате) и счастьем, каким оно бывает только в первые годы жизни, карамельно-клубничным.

Этим летом я обнаружила, что клубника стала другой, неестественно крупной и суховатой. Когда-то с мамой мы заливали ягоды подслащенным молоком и уже в тарелке делили их пополам, чтобы розоватый сок змеился в белом, меняя его цвет и вкус. Это было моим любимым летним лакомством! И еще арбузы, которые помнятся сахарными, насыщенно-красными, источающими сок… Им хочется хлюпать, не обращая внимания, что он засыхает на щеках, чуть стягивая кожу. Но стоит впиться в очередной кусок, и она снова становится влажной, покрытой налетом мякоти. Куда они делись – те арбузы? Почему сейчас попадаются лишь розоватые вялые их подобия без вкуса и запаха? Или только мама умела выбирать самые спелые, а без нее самое лучшее достается другим?

«Сашка, любимочка моя, проснись…»

Я все еще слышу по утрам ее голос. Понимаю, что он снится мне, но от этого только горше: мне не избавиться от надежды проснуться в мире, где мама жива. Мы больше не говорим о ней с Артуром, но я подозреваю, что ему также мерещится ее присутствие. Иначе почему он ни разу не сходил на свидание за это время? Он ведь стареет, ему нельзя откладывать жизнь.

Меня так поглотили эти мысли, что я не заметила, как оказалась в каком-то коридорном аппендиксе. Здесь была всего одна дверь, от которой, как в той сказке о Синей бороде, исходило предупреждение: «Не открывай!» Надо ли говорить, что я тут же потянула ручку на себя?

Сначала ничего не удалось разглядеть, кроме того, что это какая-то подсобка: из-за косяка торчала щетка, поставленная вверх ногами. Хотя можно ли считать ногами ее щетину? Что еще хранилось тут? Я вообразила, будто увижу сейчас магические коробки и цилиндры иллюзиониста (что там еще входит в его волшебный реквизит?) и разгадаю наконец, откуда берется живой голубь, взлетающий над манежем? Это было слишком заманчиво, чтобы удержаться…

Нашарив на стене выключатель, я осветила подсобку, но все равно не сразу осознала, что вижу. В цирке ведь многое является не тем, чем кажется… Когда до меня все же дошло, в ладонях закололо от страха. Но мне как-то удалось извлечь телефон из заднего кармана джинсов и провести пальцем по имени «Артур».

– Срочно найди меня. Это какая-то подсобка в конце коридора, по которому я пошла. Директор должен знать, где это…

Голос Артура прозвучал встревоженно, он знал, что я не стала бы отрывать его из-за ерунды:

– Что там?

– Увидишь. Вызывай всю группу.

Сама не понимаю, почему я не объяснила все толком? И отчего мне стало так страшно? Не впервые же оказалась на месте преступления…

«Я одна сейчас! – осенило меня. – Вот в чем дело. Мертвые никогда не пугали меня, потому что рядом всегда были Артур с Никитой… Никита! О черт, я до сих пор не позвонила в больницу!»

Но сейчас точно было не время для телефонных переговоров. Кто-то уже бежал по коридору – звуки гулко разносились в темноте. Я не сомневалась, что это наш Логов, и с облегчением перевела дух, когда он выскочил из мрака. Там раздавались еще чьи-то шаги, но я не стала дожидаться того, кто спешил за Артуром.

Схватив его руку, я указала пальцем на тело полноватой билетерши в синем форменном жилете поверх светлой блузки с длинными рукавами. Она сидела на полу, некрасиво раздвинув толстые ноги в телесных колготках и откинув седую голову. Лицо ее представляло жуткое зрелище: мертвые глаза выпучены, рот раскрыт, из носа вытекли сопли… Кожа была багровой – казалось, задень щеку, и брызнет кровь. На шее у нее был длинный бирюзовый шелковый шарф, которым ее и задушили.

– Я видела ее… живой. Она работала тут.

– Анечка! – ахнул подбежавший сзади директор.

Он запыхался и дышал сипло, как астматик. Может, и был им…

– Да что ж это такое?! Что происходит?

Обернувшись к нему, Артур чуть склонил голову набок:

– Ваш цирк, вы мне и скажите.

Но, видно, сам решил, что жестоко мучить несчастного Ганева, и только добавил:

– Теперь вы убедились, что Венгровского убили? И видимо, эта женщина что-то знала об этом… Как, говорите, ее зовут?

– Анна. Эдуардовна. Тараскина.

Каждое слово директор просто выдавливал из себя. Ему, видно, и впрямь не по себе стало от увиденного. И оттого, что по его цирку разгуливает убийца… Эту жертву уже никак нельзя было списать на несчастный случай.

– Она работала в воскресенье?

– Д-да, – губы Ганева плохо слушались, каждое слово давалось ему с трудом. – Кажется. Нет, точно работала. У нас же Вера на больничном.