«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

По всей вероятности, Сумароков отталкивался от каких-то ранних французских славословий Екатерине – например, в «Послании господину Дидро» («L’Épitre à M. Diderot», 1765) Пьера Лежье (Pierre Légier, 1734–1791), где автор без всякой задней мысли поздравлял своего адресата с тем, что «Семирамида Севера только что наклонила к нему свой рог изобилия» («…la Sémiramis du Nord / Vient d’incliner sur toi la corne d’abondance»)[258]. Как заметил Шарль Массон в «Тайных записках о России», всегда находились наивные почитатели Екатерины, не способные понять, что она лишь играет перед ними роль великой и мудрой царицы, умело скрывая свою истинную сущность: «Celui qui la voyait alors pour la première fois, ne la trouvais point au-dessus de l’idée qu’il s’en étoit faite, et disoit: C’est bien elle, c’est bien la Sémiramis du nord!» («Те, кто видел ее в первый раз, не находили ничего скрытого под тем образом, который был создан ранее, и говорили: „Да, это точно она; это точно Семирамида Севера! “»)[259].

Однако во многих случаях аллегорический титул «северная Семирамида» по отношению к Екатерине использовался во французской публицистике иронически или двусмысленно, в контекстах, для нее обидных и оскорбительных. Например, рассказывая о визите в Париж в 1775 году графа Григория Орлова, ее недавно отставленного фаворита, современник не без сарказма писал: «…этого русского, вначале простого лейтенанта гвардии Петра III, два года назад сделали бы королем Македонии, если бы важные государственные мужи не подняли такой громкий крик, что напугали Семирамиду Севера»[260]. В рецензии на детскую повесть Екатерины «Царевич Хлор» анонимный критик издевался над льстивым предисловием, в котором автора назвали «самой августейшей бабушкой нашей планеты». Уж лучше б тогда повторили «Семирамида Севера» или «Царица-философ» – советовал он[261]. Когда в 1792 году до Европы дошли известия о серьезной болезни Екатерины, один французский еженедельник сообщал: «Знаменитая Семирамида Севера, возможно, готова отдать душу всем чертям»[262].

Прямая или имплицитная связь титула с трагедией Вольтера и его героиней, как кажется, продолжала ощущаться в Европе по крайней мере до начала XIX века. Об этом свидетельствует, в частности, любопытная анонимная брошюра «L’Ombre de Catherine II aux Champs Elysées» (букв. «Тень Екатерины II на Елисейских Полях»; сокращенный рус. пер. – 1807), вышедшая в 1797 году неизвестно где (на титульном листе местом выхода книги названа «Kamschatca»). В основном это панегирик Екатерине, но панегирик, спроецированный на «Семирамиду». Эпиграфом книги служит тот самый монолог Отана из трагедии, оправдывающий убийство Нина, который процитирован выше. Он отзывается в первом же разговоре тени Екатерины с Хароном, который напоминает ей о легендарных правителях, когда-то совершивших преступление, но впоследствии искупивших свою вину добрыми делами на троне: «C’est à Auguste que j’ai passé les proscriptions d’Octave, et si j’ai pardonné à Sémiramis la mort de Ninus, c’est qu’elle l’avoit effacéе par quarante ans consécutifs de gloire» («Августу прощаются проскрипции Октавиана, и если я простил Семирамиде убийство Нина, то лишь потому, что она перечеркнула его сорока годами славы»)[263]. Ответ Екатерины выдает ее желание быть причисленной к тому же сонму прощенных царственных преступников: «Quand on a porté aussi long-temps une couronne, on a bien des droits à ton indulgence: eh! qui n’a pas expié ses fauts sous la charge d’un pareil fardeau?» («Те, кто столь долго носит корону, имеют право на твою снисходительность; ах! Кто только не искупил свои грехи под тяжестью подобного бремени?»)[264]. О достижениях, которые приравнивают ее к легендарной Семирамиде и, следовательно, искупают преступления, Екатерина рассказывает Петру I. Не называя себя северной Семирамидой, она намекает на то, что заслужила этот титул, когда говорит: «…j’ai <…> formé dans les apartements de mon palais des jardins, moins grands peut-être, mais bien autrement délicieux que les terrasses si vantées, élévées par cette Sémiramis, que quelques adulateurs ont souvent nommée devant moi, la Catherine de l’Asie» («…я устроила в апартаментах моего дворца сады, возможно, поменьше размером, но в остальном столь же прелестные, как и прославленные террасы, возведенные Семирамидой, которую некоторые льстецы передо мной часто называли Екатериной Азии»)[265]. Наконец, в разговоре с Людовиком XVI она оправдывает свержение законного государя Петра III (в русском переводе эта часть диалога купирована) и, не упоминая его убийствa, все-таки признает, что потомки могут не одобрить некоторые из мотивов, которыми она руководствовалась («…la postérité <…> peut-être n’approuvera-t-elle pas également tous les motifs qui m’y ont déterminée»)[266].