«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Русское искусство перестало быть «служанкой» социологии, общественности. Поэзия самого большого поэта той эпохи – Блока была на службе свободного творчества духа, но она была также на службе родины, России. <…> До высот Блока никто из его современников не поднимался. Но, конечно, в рамки только эстетики не укладывается также творчество других поэтов его поколения <…> Они все и их читатели <…> жили или пытались жить творческой, т.е. единственно достойной жизнью, они свободно осмысливали и свободно строили свою жизнь.

В Серебряный век было также реабилитировано «право» молиться, был преодолен (восходящий ко временам Вольтера) предрассудок, что думающий человек не может быть религиозен. <…>

Нельзя не упомянуть также о болезнях, пороках Серебряного века. Эстетством грешили скорее низы, но декадентством, болезненным упоением гибелью, роком отмечено и искусство верхов. Есть тонкий духовный (и поэтому особенно соблазнительный) яд и в блоковской поэзии, например, в таких его как будто невинных, но на самом деле странно кощунственных стихах, как: «В голубой далекой спаленке…»

Также за мечтаниями о тысячелетнем царстве святых <…> о Новом Иерусалиме, в вещаниях о Дионисе (Вяч. Иванов), о Христе и Антихристе (Мережковский) чувствовалось иногда известное духовное легкомыслие, иногда даже безответственность и распущенность. Для светских же богословов духовное преображение мира (общества, космоса) заслоняло реальность личного духовного преображения.

Но судить будем <…> не по худшему, а по лучшему, и, стараясь понять самую сущность явления.

При всех своих пороках и болезнях Серебряный век был отмечен творческим размахом большого стиля и горением духа[417].

После революции, заключает Иваск, добрая половина лучших представителей Серебряного века оказалась в эмиграции, где «Серебряный век как-то продолжался и даже продолжается». Некоторое время длился он и в советских условиях, пока культура там пользовалась относительной свободой. Не только Вольфила и «Записки мечтателей», но и Серапионовы братья, критики-формалисты, поэты-имажинисты, даже Маяковский «целиком определялись еще культурой Серебряного века». Однако в начале 1930-х годов в СССР наступил ледниковый период, и эпоха, которой коснулось ледяное дыхание революции, преждевременно закончилась. Ее лебединой песнью, по Иваску, был неожиданно появившийся в 1940 году сборник стихов Ахматовой «Из шести книг»[418].

Сейчас суждения Иваска кажутся банальными, но в конце 1940-х они были еще не затасканы и должны были произвести сильное впечатление на новое поколение читателей, особенно на эмигрантов второй волны, выучеников советских школ и вузов, открывавших тогда для себя недавнее прошлое русской культуры, о котором они имели самое смутное представление. Именно они были адресатом статьи в «Посеве», о чем сам Иваск писал в записке для Г.П. Струве: «Моя статья популярная – о дореволюционной культуре; написана для новой эмиграции»[419]. Нет никакого сомнения в том, что в рецензии на набоковский «Дар» Хомяков отталкивался именно от статьи Иваска, напечатанной в журнале, который он сам редактировал.