Гид по чаю и завтрашнему дню

Он представляет меня, старшего пекаря, Келли, а та сообщает, что мама только что съела ранний ужин и отправится в сад после нашего ухода.

Внутри уютной комнаты на бледно-зеленых стенах висят картины в стиле импрессионизма, а на окне с видом во двор – занавески в цветочек. Затем мой взгляд падает на одноместную кровать и маму Ориона.

– Привет, красавица, – говорит Орион блондинке в розовой футболке с длинным рукавом. Кто-то накрасил ей губы бальзамом.

Она шевелится, меняет позу и ерзает, но не смотрит на меня и даже на собственного сына. Мы пододвигаем два стула. Он садится ближе и берет ее за руку.

– Я всегда держу ее за руку или глажу по лицу, – говорит он мне. Затем встречается взглядом с точной копией своих голубых глаз. – Мам, я привел Лайлу. Девушку из Майами, о которой я говорил. Она произвела фурор в приемной, принесла для всех угощения. Я очень хотел вас познакомить.

Мое сердце распирает, и Орион прав: грусть не самое сильное чувство, которое я сейчас испытываю. Комната полна любви и молчаливого принятия. Орион рассказывает истории, принося сюда жизнь, отрывая яркие кусочки от самого себя, от меня, музыки, мотоциклов и друзей. Он проливает на нее жизнь и наполняет ее миром, которым сама она больше не в силах себя наполнить.

– Ты рассказал ей о миске с тестом? – спрашиваю я.

– В ту же неделю. И то, как ты меня поймала. Боже, у тебя было такое лицо. – Он улыбается. – Решил, ей будет интересно послушать об этом.

Он рассказывает о том, как возил меня в замок, и о том, как мы разругались в Лондоне. Несколько раз его мама кивает и что-то бормочет. Орион замечает это и наслаждается искорками реакции, прежде чем перейти к более авантюрным историям. Неужели в этой комнате родился мой рассказчик?

Вскоре я чувствую себя достаточно комфортно, чтобы присоединиться.

– Флора учится печь хлеб. Ей нравится замешивать тесто, потому что оно целиком ей подчиняется, – говорю я, затем рассказываю, как сильно миссис Максвелл должна гордиться дочерью. Несмотря ни на что, каждой матери нравится слышать подобное. – А Орион лучше всех понимает, когда нужна чашка чая или крепкие объятия. Мне понадобится времени до отбоя, чтобы рассказать обо всем, в чем он хорош.

Но когда наш визит затягивается и солнце опускается ниже, мир между Лайлой Рейес и Эвелин Максвелл меняется. Я замечаю, что полностью перехожу на испанский, позволяя себе рассказать матери Ориона то, что не могу рассказать себе. Los secretos. Она слушает мои секреты, пока ее сын смотрит на нас поочередно. Я знаю, что она не может понять ни слова. Но я выдаю свои тайны и сердечные дилеммы не для того, чтобы она их поняла. Я сама их не понимаю, и говорить о них – единственное, что мне остается.

Я продолжаю, пока секретов не остается.

Неожиданно опомнившись, я поворачиваюсь к Ориону, меня бросает в жар.

– Прости. Я слишком увлеклась.

– Нет. Тебе не за что извиняться. – Он целует руку матери, затем сжимает мою. – Если англичанин просит тебя не извиняться, значит, тебе действительно не стоит извиняться, хорошо?

Я усмехаюсь.

– Ладно.

– Из всего, что ты сказала, думаю, я уловил слова: сестра, abuela, самолет, мама и пекарня. И мое имя по-испански звучит так же, поэтому…

Я не должна извиняться, но чувствую себя так, будто он видит меня насквозь. Я перевожу взгляд на окно.

– Тогда ты понял всю суть.

* * *

Нам даже не нужно обсуждать, куда мы оба хотим пойти после Элмвуд-хауса. Несколько посетителей устроили пикник на траве или бросают собакам мяч на холме Сент-Кэтрин, но мы устроились в тени чащи. Сливовые сумерки сталкиваются с последними лучами заходящего солнца. Мы молча сидим на стволе поваленного дерева.

– Я наблюдал за тобой бесстыдно и почти жутковато, – говорит Орион спустя долгие минуты. – Как подергивается твое лицо, как ты собираешься что-то сказать, затем кривишь губы. Это о маме?

– Да и нет. Сегодня пришел мой билет, прямо перед нашим отъездом. Я рассказала твоей маме о нем.

– Понятно, – выдыхает он. Мы сидим бок о бок, душа к душе. Мы оба знали дату, но у меня перед глазами до сих пор стоит логотип из имейла. «Бритиш Эйрвейз». LHR – MIA.

– А еще я рассказала ей… – закатываю глаза на саму себя. – Забудь.

Он прищуривается, склоняя голову набок.

– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне о чем угодно?

– Не в этот раз, поверь. Это ужасно. Кошмарно. – Desgraciada – я гнусная и подлая. – Не заставляй меня говорить.

– Я бы никогда не стал тебя ни к чему принуждать. Но я привык к ужасным вещам. Так что справлюсь.

Грусти до сих пор нет. Ярость заражает мою кровь, окрашивает в багряный цвет слова, заточенные в моем горле. Я впиваюсь пальцами в твердую и жесткую кору дерева.

– Ладно. Я просто хотела узнать, что хуже: зайти на кухню после школы и увидеть свою бабушку, которая была для тебя всем, на полу перед раковиной. Мертвой.

– Боже. – Он прижимает меня к себе. – Я не знал, что ты нашла ее. Черт побери.